Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
— Тсс, тсс! Еще услышат соседи…
Женщина пугается другим страхом — страхом отягчить неминуемую участь мужа: подслушают, скажут, что, как только узнали об арестах, начали паникерствовать. Агния Петровна перебарывает себя.
— О Господи, живем словно среди врагов!
— Не словно, а так оно и есть. Затевают процесс вредителей, громят интеллигенцию. Странно, что мы еще до сих пор-то целы…
— Но что же, что делать? Ты… прямо странно, словно это тебя не касается… Другой бы на твоем месте…
— Другой?.. Ах, бедная ты моя!.. Ну что другой?
— Пошел
— Вот видишь, — невесело усмехается тот. — Даже ты, и то не веришь. А они? Шарахнутся, милая, в сторону!
— Хоть о дочери-то подумай! Как хочешь, но я готова сейчас бежать куда угодно и на коленях умолять за тебя. Ведь если тебя даже только сошлют — что будет с нами, с ней, с крошкой? Она так тебя любит!
Николай Иванович думает, щурит глаза на тусклый пузырь электрической лампы.
— Бежать, просить, умолять, кланяться в ноги! — вздыхает он тяжело. — Я бы и сам для тебя и для нее, — кивок в сторону детской кроватки, — сделал бы всё это. Но… бесполезно!..
— Нужно же хоть попытаться!..
— Бесполезно! Ты знаешь, что означают эти аресты?
— Ну… нет. Я знаю только, что погибну без тебя…
— Эти аресты… слушай. Навязанный нам из центра производственный план не выполнен на сорок пять процентов. Сорок пять процентов прорыва! Стахановщина у нас организована была — партийцы этим сняли с себя ответственность за прорыв, хотя стахановцы лишь портили станки и понижали качество продукции. Ну, кто же должен нести ответственность? Технический, беспартийный персонал. Мы, спецы, — инженеры, техники, чертежники. Плачь не плачь, валяйся в ногах — на себя никто вину не возьмет. Понимаешь?
Николай Иванович смотрит на жену.
Но в лице ее, во взгляде — враждебность. Жена отводит глаза.
Агнии Петровне кажется, что муж относится слишком равнодушно к угрожающей ему возможности ареста; дико сказать, но ей кажется даже, что он как будто ничего против ареста не имеет, что ему на всё наплевать, и всё это, конечно, потому, что он уж разлюбил ее и не любит Лилю. В сердце женщины шевелится злость против мужа, такого растяпы, такого безвольного разгильдяя… Другой бы… Что другой? Ах, что кривить душой! Другой бы побежал сейчас в ГПУ, к партийцам, сам бы напросился на показания против арестованных. Нечестно? Ах, оставьте, пожалуйста, громкие слова! А это честно, сидеть и курить, когда за ним каждую минуту могут прийти, и тогда, тогда… Ах, что будет с ней, но Бог с ней, с женой, — что будет с малюткой!..
И опять лицо женщины склоняется к столу, опять начинают беззвучно вздрагивать плечи.
Семь лет совместной жизни: Николай Иванович легко читает мысли жены. Он всё понимает.
Он говорит:
— Слушай, если бы я даже сейчас сам побежал напрашиваться в доносчики, в клеветники вернее, то и это бы не помогло. Если я намечен как жертва предстоящего процесса, я буду всё равно арестован, что бы я ни предпринимал. Если же я должен выступить на процессе как клеветник-обвинитель, то и к этому
Но Агния Петровна досадливо, зло трясет головой.
Она шепчет, не слушая:
— Пойди, подойди, взгляни на Лилю!.. Я бы всё перевернула, всех бы подняла на ноги!
«Да, — думает инженер, — тяжело так вот беспомощно ожидать, когда тебя ударит рука судьбы, когда на голову свалится этот кирпич пролетарского мщения за чуждую кровь. Надо что-нибудь выдумать, чтобы отвлечь Агнию…»
И он говорит:
— Знаешь, Ага, давай-ка пересмотрим наши альбомы. Не осталось ли еще подозрительных карточек.
— Сто раз пересматривали, — чуть слышно отвечает Агния Петровна и вдруг вспоминает: «А фотография-то дедушки-генерала в николаевской шинели!» И, стараясь не шуметь, не разбудить дочку, а еще хуже — соседей, она осторожно встает и на цыпочках подходит к комоду, в котором хранятся альбомы.
V
Генерал-лейтенант Зыков Андрей Андреевич, бакенбардами и бородищей напоминающий Скобелева, бестрепетно глядит с пожелтевшей фотографии на заплаканную внучку и ее мужа.
— Вынем!
Фотография вытаскивается из рамки в альбомном листе и откладывается в сторону. Сухо шуршат переворачиваемые листы. Над женскими лицами не задумываются. Ну, дама и дама, девушка и девушка — ими ГПУ не интересуется. О, сколько институтских пелеринок, гимназических черных передников, светлых кос, перекинутых через плечо на грудь. Агнию Петровну этот беглый просмотр знакомых, родных, когда-то столь милых лиц заставляет на минуту забыть ее тревоги.
— Какие смешные носили тогда рукава! — говорит она и находит в себе силу улыбнуться. — Ты посмотри, это вот моя тетя…
— Да. А какие банты в волосах твоих подруг. Огромные!..
— Была мода, — чуть слышно отвечает жена. — Какие мы были тогда, Господи! Если бы только знать. Ужас, ужас!..
— Главное, подлость и глупость! — с тяжелой злобой вторит муж. — И всё крови им надо. Всё мало им крови!
— Тсс!.. Тише. Это кто? Это твой родственник?
— Дядя мой. Служил в министерстве внутренних дел. Лучше выбросить.
Отобрали семь карточек.
Но что с ними сделать? Разорвать намелко, сжечь? Нет, сжечь нельзя — надымишь, сразу догадаются: готовятся к обыску. Уборная не действует. В помойное ведро на общей кухне? Мелко-намелко изорванные бумажки? Улика! Завтра же донесут.
Николаю Ивановичу уже хочется спать.
Он говорит:
— Знаешь что, сегодня, наверно, за мной уже не придут: поздно. А может быть, и совсем не придут… обойдется.
— Нет, нет, надо уничтожить!
— Ну да — Я того, я их завтра. Ведь еще темно будет, когда пойду на завод: суну их куда-нибудь в снег.
— Ты совсем ребенок! — сердится Агния Петровна. — А если увидят, если за тобой будут следить?.. Да и просто кто-нибудь найдет.
— Откуда же узнают, что карточки из нашего альбома? — зевая, улыбается инженер.