Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2
Шрифт:
— Нет! — отвечает Сережа.
— Что же так плачешь? — спрашивает он озадаченно.
— Мама! — вырывается из Сережи крик. — Мама умерла! Понимаете?
Летчик молчит, «Жигули» летят по пыльному асфальту, а Сережа плачет навзрыд, плачет тяжело, без слез. Все, все, все, что было… Никодим, размен, эти три сотни, Литература, кража — все, что было, все, что видел он и от чего страдал, — это же не отдельные происшествия. Не случайные факты! Всему этому есть общее имя. Вот оно: мамина смерть.
Смерть! Мамина!.. Мама умерла — вот что произошло. И только
Машина тормозит, летчик ведет Сережу по ступеням какого-то дома, нервно звонит, им открывает женщина в стеганом халате, охает, провожает в кухню, тащит таз с теплой водой, промывает Сереже ранку на колене, смазывает йодом…
Ранку нестерпимо щиплет, это приводит Сережу в себя. Он больше не плачет. Его не колотит. Опять наваливается равнодушие.
Летчик приклеивает к коленке большой лист пластыря, объясняя, что пластырь не простой, а особенный, бактерицидный, он уничтожит всех микробов в ранке, не даст ей загнаиваться. Сереже безразлично — даст или не даст. Он идет, прихрамывая, умываться, послушно снимает штаны. Пока жена летчика зашивает их в комнате, Сережа разглядывает огромного мужчину, занимающего почти всю кухню. У него толстый нос, большие толстые губы, брови растут кустами. Боже мой, поражается Сережа, да ведь это тот герой — тогда давным-давно он вручал ему грамоты, и кубок, и часы. Доронин!
— Ну что же, — говорит летчик, — раз так, давай знакомиться. Меня зовут Юрий Петрович.
— А я вас знаю, — говорит Серело. — Вы герой. Вы мне давали награды во Дворце пионеров.
— Я тоже тебя помню, — отвечает Доронин. — Ты хотел стать летчиком. — Он хмурится. — А мама правда умерла?
— Правдивее правды нет, — отвечает Сережа. — Это она все хотела, чтоб я летчиком стал, говорила, отец мой — летчик, а он, оказывается, никакой не летчик… Я пойду, — говорит, волнуясь, Сережа. Мысль о краже подавляет его — он больше ни о чем не может думать.
— Без штанов? — удивился Доронин. — Сядь. Это быстро.
Властный, рокочущий голос останавливает Сережу.
— Вы на «кукурузнике» летаете? — спрашивает он, лишь бы спросить.
— На Ан-2, - отвечает Доронин.
— Раньше немцев сбивали, а теперь на «кукурузнике» летаете, — говорит с упреком Сережа.
Летчик опускает голову, теребит толстый нос, потом неожиданно говорит:
— Значит, мама хотела, чтобы ты стал летчиком?…
— Все равно, кем быть, — отвечает Сережа, — чем меньше горка, тем легче с нее падать. И вообще, — он вспоминает Андрона, — все эти мечтания, кому они нужны?
— В каком классе? — строго прерывает его Доронин.
— Работаю, — отвечает Сережа. Уточняет: — Осветителем на телевидении.
— Вот так работа! — удивляется летчик. — Лампочки включать да выключать!
Летчик исподлобья разглядывает Сережу.
Женщина в стеганом халате приносит зашитые Сережины брюки, он одевается, идет с летчиком вниз, опять садится в «Жигули», слушает вкрадчивый рокот мотора, показывает дорогу.
— Вот что, парень, — говорит вдруг Доронин. — А кто в тебя все это напихал?
— Разве
— Ересь! — громогласно рыкает летчик. — Слыхал такое слово? Ересь это все! С такой философией в гроб ложиться да помирать!
— Я бы хотел, — задумчиво говорит Сережа.
— Между прочим, — зло говорит Доронин, — у меня тоже нет ни отца, ни матери. Даже бабушки нет, я детдомовец. А так, как ты, никогда не ныл, не распускался.
— Вам легче, — говорит Сережа, — вы Герой.
Летчик молчит, опустив голову.
— А летать бы хотел? — неожиданно спрашивает он.
— Нет, — усмехается Сережа. — И вообще! Надоела мне вся эта болтовня. Прощайте!
Он выскакивает из машины, бежит к дому.
— Какая квартира? — кричит ему вслед Доронин.
— Ну четвертая, — врет Сережа. — А вам зачем?
— Будь здоров! — кричит летчик и срывает с места свой автомобиль, будто хочет взлететь.
Сережа идет домой, молча ест ужин. Бабушка что-то шьет, не глядит на него. Потом он умывается, ложится спать, закрывает глаза.
И вскакивает.
Как же? Он забыл? А кража! Ведь надо что-то делать. Что-то соображать. До утра осталось немного — плосколицая буфетчица придет на работу, увидит следы от шпаги, не найдет денег, и… начнется!
Бабушка поглядывает на Сережу поверх очков, смешно опуская нос.
— Что? — говорит она. — Забыл чего? Или примлилось?
— Примлилось, бабушка! — говорит он. — Такое примлилось, и не выговоришь.
Он глядит на нее, разглядывает свою добрую бабушку, не думающую, не ведающую ни о чем, смотрит на мамину маму и думает, что, кроме нее, признаться ему некому.
Некому, да что там говорить… Он глядит на бабушку глазами, полными слез, и произносит:
— Бабушка! Я деньги украл!
Она хихикает, покачивая головой, не отрываясь от шитья, потом испуганно вздергивает очки.
7
Сначала бабушка не верит, и Сереже приходится ей рассказывать все по порядку, шаг за шагом. Каждую мелочь.
Как велела Литература разыскать помазок, майки и хлопчатобумажные штаны. Как он мотался по городу, бегал к генералу и в комиссионку. Как сунул в карман перчатки и шпагой открывал ящик…
Бабушка наконец верит. Закрывает руками уши, кричит:
— Молчи! Молчи!
Сережа молчит.
— Надо вернуть! — говорит бабушка, бросается к шкафу, достает вчерашнюю Сережину зарплату.
— Где она живет, эта буфетчица? Пойду, брякнусь в ноги! Подол стану целовать! Неужели не простит! — Обессиленно опускает руки. Спрашивает сама себя: — А ежели не простит? Под суд? — Она мотает головой. — Нет! Не отдам тебя! Аню отдала, тебя не отдам! Сама виновата, дура жадная, погналась за деньгами — трудно жить, трудно жить. Прожили бы, зато в отдельной квартирке. — Бабушка плачет, качает головой, вспоминает Олега Андреевича, вскакивает, чтобы бежать к нему, к тете Нине за защитой и помощью, но сама себя судит: — Нельзя их сюда впутывать, не по-христиански, сколько они и так для нас сделали.