Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Шефнер Вадим Сергеевич

Проходные дворы

Иду через квадратные миры, Ищу на безответное ответа, — Через чужие старые дворы Шагаю в полдень в середине лета. Обыденность висит на волоске, Меж сном и явью выбирать не надо, — Здесь мусорные баки в тупике Стоят, как межпланетные снаряды. У чьих-то заколоченных дверей Шаги я замедляю виновато; Таинственные травы пустырей, К ногам сбегаясь, дышат горьковато. Кругом царит вещественный покой, И средь камней, в тени кирпичных зданий, Пасется память — мой усталый конь — На солнечных лугах воспоминаний. Вот где-то здесь, средь будничных забот, Не признавая пышных декораций, Царевна Неразгаданность живет И чудеса грядущие гнездятся.

Белая ночь

Ночь

приходит, как строгий хозяин, Все подъезды закрыв на ключи, — И от глаз, что глядели в глаза им, Отдыхают мадонны в ночи. Дремлют в рамах цари и вассалы, Дремлют гении и простаки, И цветы натюрмортов устало Засыпают, сомкнув лепестки. И, минуя парадные входы, Не спеша и шагая не в лад, Живописцы без экскурсовода Вдоль музейных бредут анфилад, Их одежды немодные странны, Разговор и невнятен, и тих, И реле электронной охраны Не уловит присутствия их. Долго ходят, надвинув береты, Про былые толкуют дела И порой в свои автопортреты Молча смотрятся, как в зеркала. В этот город, что встал на болоте, Белой ночью явились они Погостить у знакомых полотен — И опять раствориться в тени.

Петербургский модерн

К. Б. Каракулину

1. «Шагаю ли, солнцем обласкан...»

* * *

Шагаю ли, солнцем обласкан, Бреду ли сквозь дождь моросящий, В дома стороны Петроградской Я всматриваюсь все чаще — В бесхитростную эклектичность, В нарушенную монотонность, В уютную асимметричность, В тревожную незавершенность. На стенах — звериные морды, Русалки с улыбкой усталой, — Как накипь на стенках реторты, Где варево века вскипало. Вглядеться в изогнутость линий, В растительно-зыбкий орнамент — Поля стилизованных лилий Качнутся, заходят волнами. И дух перехватит, и тело Подернется кожей гусиной, — Былое к тебе долетело Щемящим ознобом Цусимы...

2. «Не перед своим ли закатом...»

* * *

Не перед своим ли закатом Я новое нечто приметил В загадочно-витиеватом Модерне начала столетья? Он был в свое время осмеян, Строительной классике вызов, — Но вьются невинные змеи У плавно-капризных карнизов. И прячутся грустные дамы В своих травянистых прическах — На лицах блокадные шрамы Залечены серой известкой. О зодчество! Память о тех, кто Могильной взошел муравою... Что снилось тебе, архитектор, Пред первой войной мировою? Твои потаенные мысли, Наяды твои и дриады, Как ветром гонимые листья, Летят, облепляют фасады. Я, словно в прозрении неком, Шагаю, дивлюсь, наблюдаю — И в детство двадцатого века, Как в море, впадаю, впадаю...

Мысли о моде

Стареют нынче вещи со скоростью зловещей, Взяла, взяла их мода в безжалостные клещи. Портной, дизайнер, зодчий на выдумки охочи — А жизнь вещей с годами короче и короче. Ах, мода-чаровница, коварная резвушка, — С утра она девица, а к вечеру — старушка. При первом одеванье стареют одеянья; Устаревают зданья в процессе созиданья. Служа людской гордыне, мелькают макси, мини; Панбархат и дерюга спешат сменить друг друга. Дряхлеют все предметы, отставшие от моды: На свалках спят буфеты, на слом идут комоды. В жилые кубатуры, блестя от политуры, На ножках рахитичных вбегают гарнитуры. Изделья-модерняги в дома вступают бойко — Не ведают, бедняги, что всех их ждет помойка. Вещей собачья старость, их ранняя усталость Наводит на раздумья и может вызвать жалость. Но все же я старенья предметов и строений Оплакивать не стану в своем стихотворенье. Портной, дизайнер, зодчий, бранить я вас не смею: Стал век вещей короче — стал век людской длиннее. Мы словно на подводы, на моды и на вещи Свои сгружаем годы, чтоб нам шагалось легче.

Другу детства

На пустыре бугристом том, Где

мы играли в прятки, Двенадцатиэтажный дом Краснокирпичной кладки. Я из весенней темноты Гляжу в свое былое — Крапиву вижу и кусты Сквозь здание жилое. Просвечивает сквозь фасад Тропинка, где по снегу Лет пятьдесят тому назад Я без одышки бегал. И слышу голос свой и смех На пустыре косматом, Где ты, невидимо для всех, В минувшее впечатан. ...Здесь незнакомые живут, Но вечно и всечасно Все дети, что играли тут, Присутствуют негласно.

«Подмигни мне из вечности...»

* * *

Подмигни мне из вечности, Друг забывчивый мой. Из седой бесконечности Просигналь по прямой, — Не пора ль мне готовиться В край, где встретимся мы, Где ни сна, ни бессонницы, Где ни света, ни тьмы?

Моленье к дисциплине

Пусть в упрямости ослиной Упрекнет меня иной, — Мать святая Дисциплина, До конца пребудь со мной! На путях и бездорожьях В боевые времена, Где никто помочь не сможет, Выручала ты одна. И не раз ты, мне на благо, В худшую из худших зим Подбодряла доходягу Грубым окриком своим. Будь такою, как бывала, Не чинись со стариком, — От почетного привала Отгони меня пинком! Командирствуй безотказно Средь житейской маеты И над безднами соблазнов Наводи свои мосты. Без тебя мне будет горше. Пребывай до склона дней Беспощадной контролершей Зыбкой совести моей, — Чтоб вошел я ровным шагом В ту таинственную тьму, Где ни робость, ни отвага Не помогут никому.

Ода медицине

Ныне лекарства вступают на царство! Дабы пресечь болезней коварство, Лечится каждый, чуть занеможет; Те, кто здоровы, — лечатся тоже. В давние дни простуды и травмы Сами лечили настоями трав мы, — Ныне чуть что — надо ль, не надо — Всяк вызывает лекаря на дом. Стала царицей наук Медицина, Скальпель в руках ее и вакцина; Многие беды, многие хвори Срезаны нынче ею под корень. Тысячи слуг у нее безупречных, Высится трон из полок аптечных; С нею на троне том повседневно Гордо сидит Гигиена-царевна. Рыщут хворобы, как злые волки, — Но в них вонзятся шприцы-иголки, Вирусы вьются вспугнутой стаей — Трудные годы для них настали. Пусть погибают злыдни микробы, Пусть покидают наши утробы! Пусть все бациллы взвоют в испуге, Пусть нас не жалят змеи-недуги! О докторица, добрая мати! О медсестрица в белом халате! Вы нам несете выздоровленья — Мы исполняем ваши веленья!

Стыд за другого

Стыд за другого — странный стыд, Загадочный, особый, В себе он вовсе не таит Ни горечи, ни злобы. Знакомый, сидя в кресле, врет Безвредно и подробно; Нелепостей — невпроворот, И хоть бы голос дрогнул. Стыдись — но слушай, верь не верь, Но оборвать — неловко: Вы ложью связаны теперь, Как желтою веревкой. Вы с собеседником своим, Бесспорно, в чем-то схожи. Ты вдруг краснеешь, будто с ним Ты обменялся кожей.

Приморский погребок

Не дружим со змием зеленым. Шашлык мы сегодня запьем Дешевым вином некрепленым, Почти не пьянящим вином. Подвала прохладные своды Не давят, а наоборот — Дарят ощущенье свободы, Забвение мелких невзгод. Бухгалтер в отсеке фанерном Сидит за стаканом вина, Он пьет его нелицемерно — Все знают, что не допьяна. Гроссбухи пред ним и бумажки; На тоненькие стерженьки Лоснящихся счетов кругляшки Нанизаны, как шашлыки. И праздничная, цветная Колышется жизнь предо мной — Так пленка блестит нефтяная Над черной морской глубиной.