Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— Не твое дело наводить порядки в святой церкви. Храм не театр! — кричал он исступленно.
Викентий спорил.
Тогда благочинный, меча свирепые взгляды, заорал:
— Замолчи, нигилист! В другой раз попадешься — рису снимем, в монастырь упечем.
В наказание Викентия перевели в другой приход, и здесь жизнь ударила его еще раз.
Накануне посвящения он женился.
Надежда Павловна не отличалась какими-нибудь особенными талантами, не умела она притворяться веселой, когда было ей грустно, но и грустить не очень любила. Одним талантом она владела в совершенстве — жить так, чтобы каждым поступком
Быть может, окруженный атмосферой тихого семейного счастья, Викентий Глебов излечился бы от терзаний и прошел свой путь, как множество ему подобных.
Через полгода после переселения в новый сельский приход Надежда Павловна заболела. Болезнь совпала с первыми родами. Надежда Павловна подарила миру новую жизнь, отдав за нее свою. Перед смертью она позвала мужа.
— Богом заклинаю, — сказала она, — уйди из священства. Я ведь все знаю, все понимаю… Не оставь Таню без матери — женись.
— Но это же грех, Надя, грех. Да и не могу я этого сделать! Нам запрещено жениться во второй раз.
— Жизнью девочки заклинаю, уйди из священства! — Она уже задыхалась. — Последним вздохом молю: иди туда, куда тебя зовет совесть. Ведь на мне этот грех, на мне — я совратила тебя с твоего пути.
Викентий склонил колени перед умирающей.
— Богом, моей любовью к тебе, счастьем дочери клянусь: Когда станет невмоготу, пойду по той дороге, которую укажет мне моя совесть. Ты одна у меня была, ты и останешься до гробовой доски в моей душе. Никто ни в жизни, ни в сердце не заменит тебя.
— Не надо этого, не надо! — прошептала Надежда Павловна.
— Этой клятвы я не сниму с себя! — сказал муж.
— Я снимаю, я снимаю ее в последний мой час. Боже мой, будь мне свидетелем, что я снимаю с него эту клятву.
Ее последнего взгляда, полного ужасной тоски, никогда не мог забыть Викентий.
В селе, где все было связано с памятью жены, Викентий не захотел жить. Он выпросил новый приход. Ему определили Дворики. Собрав незатейливое имущество, он тронулся в путь.
К тому времени у Викентия завелись деньжата. Поначалу он смущался, когда за крещение, соборование или другую какую-нибудь требу приходилось брать пятаки и гривенники. Слишком хорошо он знал, ценой какого нечеловеческого труда доставались тому же Андрею Андреевичу пятаки и гривенники и что значат они в мужицкой семье. Дети без куска сахару, баба без куска мыла, мужик без сапог — вот плата за бормотание никому не понятных молитв или за совершение суеверного обряда.
Потом… потом попривык и брал уж не краснея.
«Все берут, — оправдывался он перед самим собой. — А жить и мне надо».
Тридцать десятин земли, положенных попу, в каком бы приходе он ни служил, с лихвой могли прокормить самого Викентия, дочь Таню, батрака и стряпуху. Но землю Викентий сдавал в аренду, оставляя себе десятин пять-шесть, на которых трудился не он, а его батрак — лишний рот из нищего мужицкого двора. В первые годы Викентий сдавал землю не торгуясь: сколько давали, столько и брал.
Известно, аппетит приходит во время еды. Прошло некоторое время, и Викентий начал сердиться, когда за обряды давали мало, тщательно следил за церковными доходами, а при дележке их между причтом не отказывался от лишней копейки, перепадающей ему. И уже без всякого стеснения принимал кусок
Одним словом, лиха беда начало…
Накопив денег, Викентий начал строиться, а пока что жил у вдовой псаломщицы.
Призрак мрачного родительского дома стоял перед ним, когда он обдумывал план дома. И решил построить не обычную сельскую избу, в которых жили окрестные попы, а дом на городской манер, где бы было много простора и света.
Викентий сам наблюдал за плотниками, столярами и печниками. Дом получился небольшой, но удобный. Перед освящением поповскую хоромину пришел посмотреть Лука Лукич.
— Ну, поп, мастак ты! — восхищенно сказал он. — Ежели буду новую избу рубить, тебя позову подрядчиком Умно построено, что и говорить!
Дом был разделен на две половины широкими теплыми сенями. Одна дверь из них вела на крылечко, где Викентий Михайлович любил сиживать вечерами, другая — во двор. Из сеней же можно было пройти в кухню и в жилые комнаты.
Кухней заправляла старая глуховатая Катерина, во дворе хозяйничал батрак Листрат — сын соседки Аксиньи. Батрачить Листрат пошел с десяти лет; семь годов проживал он у лавочника Ивана Павловича. Нахаловские парни невзлюбили дерзкого, насмешливого Листрата — постоянно он лез в драку с ними. Перемене он обрадовался: хотя работы в поповском дворе было не меньше, чем у любого кулака, но кормили тут получше, поп, мало понимая в хозяйстве, все поручил батраку.
Да и удобно было Листрату — изба матери под боком. Он и ей помогал.
Листрат соблюдал поповское хозяйство так, что ни к чему не придерешься: холил рыжего жеребца, держал в теле корову, облегчал, насколько возможно, труд молчаливой Катерины.
Между молодым работником и попом установилось подобие дружбы: они подолгу рассуждали о хозяйственных делах, и чаще всего делалось так, как советовал Листрат, — Викентий всецело полагался на его сметку.
Таким образом, казалось, что в этом доме все обстоит благополучно и обитатели его, каждый на свой манер, счастливы.
И в самом деле, пока Викентий занимался устройством на новом месте, а потом воспитанием дочери, он был весел, о покойной жене вспоминал с тихой грустью, но без тоски.
Потом, когда дом был выстроен, хозяйство заведено, когда жизнь вступила в обычную колею и все незнакомое в округе стало знакомым, когда, наконец, Таня, окончив сельскую школу, уехала учиться в гимназию в Тамбов, отец Викентий впал в отчаяние, причин для которого было достаточно.
Он страдал не только от одиночества и обычных желаний человека, оставшегося вдовцом в расцвете сил, — с этим он еще умел бороться и искушения не слишком одолевали его. Он чувствовал, что противоречия, раздиравшие его в семинарии, под влиянием всего виденного и наблюдаемого становятся все острее. Викентий ушел бы из поповства, но душа его содрогалась от этой мысли: ему казалось, что, сняв рясу, он погибнет духовно и физически — высшие силы не простят ему этого кощунства. Но и раздвоенность угнетала его. В проповедях с церковного амвона Викентий каждодневно твердил прихожанам: «Несть власти аще не от бога», «повинуйтесь господам своим», «кесарево — кесареви». И знал, что власть на Руси прогнила насквозь и держится только на темноте народной и на солдатских штыках.