Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Вирта Николай Евгеньевич

Тане были приятны смущение Флегонта, легкая краска, появляющаяся на щеках, когда он встречал ее.

Он был старше ее года на три, она казалась рядом с ним сущим ребенком, но при встречах с ней Флегонт робел, был немногословен, любил слушать ее, а сам лишь изредка вставлял слово. Флегонт не знал, что любовь его не кажется Тане ни оскорбительной, ни смешной. Будь он немного догадливее и опытней, он бы понял, как порой сердят Таню его молчаливость и робость.

Семейные ссоры и скандалы мало волновали его, он редко вмешивался в них. Но когда какой-нибудь из зятьев начинает, бывало,

по пьяному делу бесчинствовать, Флегонт отводил буяна в амбар, приговаривая на ходу:

— Проспись, проспись, чадушко!

2

Петр втайне ненавидел Флегонта. Он знал: помрет старик, помрет больной отец, все хозяйство достанется по наследству Флегонту, он станет главным в доме.

Своих чувств Петр, конечно, не показывал, но Флегонту они были известны. За жадность, за волчьи ухватки Флегонт презирал Петра.

Сам он к богатству был равнодушен и никогда не думал о том, что будет в доме после смерти главы семьи. Да и вообще не представлял себе, что отец может помереть.

— Наш род столетний, — твердил он отцу, когда тот заводил разговор о смерти. — Ты еще, батенька, поживешь. Нашей породе конца не будет.

— Моих ты кровей, сынок, — говаривал Лука Лукич. — И верно, кремнистые мы: ни пестом нас, ни крестом…

На отца Флегонт имел необыкновенное влияние. Стоило Луке Лукичу разойтись, как Флегонт подходил к нему, клал руку на могучее отцовское плечо:

— Ну, батя! Чего ты растревожился? Да ну их!..

И Лука Лукич тотчас остывал.

— Кабы не этот ваш заступник, я бы уж вам, подлое племя!.. — бурчал старик.

В семье Флегонт дружил только с племянником Сергеем.

Работа давала Флегонту гроши. Парню казалось, что своим заработком он не оправдывает расходов семьи на него. Смутная мысль о том, что он лишний, все чаще овладевала Флегонтом, и он не раз подумывал: не уйти ли ему в город поискать счастья, работы и куска хлеба, которого в доме вечно не хватало?

3

Каждую свободную минуту Флегонт проводил у учительницы. Он и в школьных делах помогал ей: то чинил парты, то перекрывал крышу свежей соломой, белил стены, а тоскливые зимние вечера просиживал у нее допоздна.

С ним Настасья Филипповна была откровенна: только Флегонт знал, как несчастливо сложилась судьба этой женщины.

Вечером вздует Настасья Филипповна лампу, пристроится на лежанке. Напротив у стола сидит Флегонт и слушает ее, и плывут перед ним картины ее прошлой жизни. Бестужевские курсы, неудачное замужество, нелегальный кружок, «Народная воля», потом «Черный передел», обращавшийся не только к мужикам, но и к рабочим, тайные посещения фабрик с мятежными прокламациями, пьяница и негодяй муж, выдавший жену охранке… Мать умерла вскоре после того, как ее Настенька попала в тюрьму Отец, почтовый чиновник, жил в Питере, присылал дочери два-три рубля в месяц, отрывая их от скудного жалованья. После каждой поездки к нему Настасья Филипповна возвращалась с разбитым сердцем: отец погибал от чахотки, и не было денег, чтобы подлечить его.

В Дворики она ехала, мечтая понять народ. Затем последовало крушение всех надежд. И началась серая, безотрадная жизнь без всякой надежды на будущее.

Рассказывала

она Флегонту о Петербурге, о тюрьме и Сибирской ссылке, постепенно пробуждая в нем интерес к жизни за пределами села. Потом как-то невзначай заговорила о фабричном люде. Так, мало-помалу Настасья Филипповна открыла Флегонту мир, неведомый ему: мир рабочих, погибавших от непосильной работы, как гибнут сельские бедняки, но в отличие от них — сплоченных, борющихся, нащупывающих пути к порядкам совсем иным.

Говорила она Флегонту о Герцене, Добролюбове и Чернышевском, вспоминала Плеханова и утверждала, что есть в России немало людей, которые и теперь учат рабочих, как надо добыть права себе и свободу для всех людей труда.

Все это с трудом воспринималось Флегонтом. Многое из рассказов учительницы он просто не понимал, а она не могла толково объяснить ему то, что знала, да и путаницы в ее мыслях было много. Настасья Филипповна еще верила в некую таинственную и могучую силу сельской общины, способную сделать в России нечто неслыханное и покончить с варварскими порядками.

Правда, то, что она видела в деревне, подрывало ее веру в символического мужика-бунтаря. На ее глазах мужик либо при помощи всяких махинаций выходил в кулаки, либо подобно Андрею Андреевичу продавал свои руки мироеду или Улусову, а прочие шатались туда-сюда: и в кулаки их тянуло, и нищета петлей-удавкой висела на шее.

Рабочим, жизнь которых Настасья Филипповна знала плохо, она не верила.

Бывая в Питере, навещая друзей, Настасья Филипповна слышала о борьбе между народниками и марксистами, но не принимала последних в расчет, считая их учение слишком сложным и для рабочего люда непонятным.

Думая так, Настасья Филипповна не могла внушить Флегонту, что именно пролетарии будут в первых рядах революции и они поведут за собой мужиков. Однако, когда Флегонт пришел к мысли, что он лишний рот в семействе, Настасья Филипповна посоветовала ему поискать счастья и куска верного, хоть и горького, хлеба не где-нибудь, а на фабрике или на заводе. На эту же мысль она навела в свое время сына Андрея Андреевича Ваню.

4

Из всего, что Флегонт услышал в бесконечных беседах с Настасьей Филипповной, он понял только одно: этого плохого царя надо скинуть. Найдется хороший царь и сделает для мужиков все, о чем писано в Грамоте и в Книге Печатной: землю даст и объявит большую волю. О том, что новый царь может оказаться ничуть не лучше теперешнего, Флегонт не думал.

Немалых трудов стоило Настасье Филипповне растолковать Флегонту, что дело вовсе не в плохом теперешнем царе, что царей надо отменить повсеместно и навсегда. И не только царей, но и всех, кто их поддерживает, на ком строят они свою силу.

Как-то они разговорились о новых порядках, которые должны быть установлены после «отмены царей».

— С нашим народом, — сказал Флегонт, — каши не сваришь. Это что лебедь, рак да щука. Каждый желает врозь. Да вот, к примеру, наша семья. Всяк хочет жить по-своему, а помирить их нет никакой возможности. Им поводырь нужен, крепкий поводырь. Одни они из этой лужи не вылезут. Но поводырь должен быть не из мужиков — они его не признают.