Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
«Гаечным ключом сейчас Сыча хватит, — мелькнуло у меня. — Пропал Сыч». Но шофер вытащил откуда-то большую французскую булку, такую же, какую ел сам, и протянул ее Кольке.
— Ешь, ешь, — неожиданно мягко сказал он.
— На двоих, — успокаивающе шепнул мне Колька, и мы направились в тень, за сарай, и съели булку. Потом пошли к водоразборной колонке и долго пили, поочередно налегая на длинный железный рычаг.
— А теперь что делать будем? — спросил я.
— Пойдем в Коробов, — предложил Колька. — Туда верст двадцать, говорят.
— Ну,
Спросив у первого встречного, где дорога на Коробов, мы вышли из городка на Коробовское шоссе и пошли себе. Мы слыхали, будто в этом Коробове, маленьком городке, отстоящем далеко от железной дороги, совсем нет беспризорных, — а значит, там ждет нас легкая жизнь. Весь день мы шли по изрытому шоссе, а вечером выклянчили в придорожной деревушке хлеба и заночевали в пустой риге. К полудню следующего дня мы подошли к Коробову. Городок начался с кладбища. Оно было расположено по правую сторону от шоссе, за аккуратным дощатым забором.
— Зайдем, что ли, — предложил Колька, когда мы дошли до ворот.
— А чего там делать-то? — возразил я.
— Мало ли чего, — ответил Сыч. — Позырим, пошуруем. Которые взрослые на кладбище к могилкам приходят, те всегда хорошо подают. Я уж знаю.
Мы зашли на кладбище, но народу там было мало. Однако дело обстояло не так уж плохо. В конце кладбища на могилках мы нашли несколько просфорок, а на одной — кусок пирога с рисом.
— Это для птиц и вообще для ангелов оставляют, — пояснил Колька, — а мы с тобой вроде как ангелы. Потому — мы беспризорники, мы — цветы жизни. (Насчет цветов жизни он где-то вычитал и любил повторять эти слова.)
Сытые, отяжелевшие, добрые ко всему миру вышли мы с кладбища и пошли по городку. Городок был деревянный и чистый.
— Вот это житуха! — говорил мне Сыч на ходу. — Правильно я сделал, что тебя сбежать из детдома уговорил.
Лень мне было спорить и доказывать Кольке, что сбежать-то его уговорил я. Мы молча дошли до самого центра городка, где на площади перед собором паслись козы и играли в рюхи ребята. Над всем этим красиво сияли кресты собора, и над крестами плыли высокие белые, ребристые облака.
— Очень красивые кресты, — сказал я Сычу. — Наверно, из настоящего золота.
— Нечего нам религией заниматься. Что ты, крестов не видел? Ты лучше гляди под ноги и окурочки собирай. — Так возразил мне Сыч, и с ним нельзя было не согласиться.
И мы пошли дальше.
Вот мы вышли на набережную, где к реке подступали деревянные серые склады. Здесь пахло смолой и сушеной рыбой. Дальше складов не было, и на берегу сидело несколько мальчишек. Слышен был плеск воды и визг купающихся.
— Айда купаться! — предложил я Кольке.
— Давай, — ответил Колька, и вдруг нагнулся и поднял что-то.
— Богатый чинарь. Видать, нэпман бросил. Это уж, чур, на одного! — сказал он мне, показывая окурок. — «Сальве»!
— Ну и кури, подумаешь, — ответил я. — А спички-то зато мои, захочу — и не дам!
Мы подошли к тому месту, где купались ребята, но Кольке здесь не понравилось,
—
Раздеваясь на ходу, мы обошли ребят и расположились шагах в пятидесяти от них, где из воды торчали ребра затонувшей баржи.
— Эй, там купаться нельзя, там барка топлая, — закричали нам ребята.
— Вам нельзя, а нам можно, — крикнул в ответ Колька. — Плевать нам!
Мы разделись и легли возле воды, подложив под себя одежду, чтоб было помягче. Берег здесь был усеян серой, старой щепой и опилками, и сквозь них зелеными фонтанчиками пробивалась трава. В стороне валялись старые, рассохшиеся бочки, и от них пахло рыбой и затхлостью. Прямо перед нами торчал борт затонувшей баржи. Он выдавался из воды и снова уходил вглубь. По тому, как сильно обтекало его течение, по тому, как темна была вода, угадывалось, что здесь глубоко. Хорошо было лежать в этот летний день у реки и чувствовать себя сильным и сытым.
— Вот, — сказал я Сычу, — если б я не вытащил тебя из детдома, ты бы и сейчас там мучился. Там тобой каждый воспитатель командовал, а здесь мы сами себе воспитатели... Давай, что ли, купаться — уже нагрелись.
Мы встали и перепрыгнули с берега на борт баржи. Мы пошли по узкому борту, загибающемуся все дальше от берега, — я впереди, Колька за мной. Теперь борт был уже вровень с водой; казалось, мы идем над глубиной, не продавливая воды. Вода щекотала нам ступни, нам стало беспричинно весело, мы захохотали и в веселой нерешительности встали над водой. Вдруг Колька с криком «тебе разжигать!» столкнул меня вниз. Я животом плюхнулся в воду и поплыл, все еще смеясь. Плавал я хорошо, потому что прежде жил в маленьком прибалтийском городке, где каждый умел плавать. Потом я подплыл обратно к барже, и Колька помог мне влезть на скользкий борт.
— Теперь моя очередь, — сказал он, — считай, сколько под водой продержусь.
Он прошел дальше по скользкой доске. Подпрыгнув, он с силой врезался в воду и скрылся в ней, и вдруг неожиданно быстро вынырнул на поверхность. Что-то бессвязно крича, судорожно замолотил он по воде руками и вновь ушел под воду. Вода в этом месте стала розовой. Я закричал — как во сне, когда сперва нет сил крикнуть, а потом вдруг кричишь — и пробуждаешься. И сразу же я увидел ребят, бегущих ко мне с места своего купания. С ними бежало и двое взрослых.
— Здесь, вот здесь! — крикнул я им и, боком скользнув в воду, стал плавать и шарить руками на том месте, где пропал Колька. Но ничего я не отыскал. Только минут через десять один из взрослых нашел Кольку и положил его на бережку на серые щепки и опилки. На него набросили его серую длинную детдомовскую курточку, и он лежал под нею не шевелясь.
— Захлебнулся? — спросил подошедший прохожий.
— Не, об барочный гвоздь головой навернулся, вся голова пробита, — ответил тот, что вытащил Кольку.