Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Тайное свидание. Вошедшие в ковчег

Абэ Кобо

Глядя на девочку, так стремительно превращающуюся чуть ли не в грудного ребенка, я поддался иллюзии, что время идет вспять. Единственное, что осталось неизменным — выражение глаз. Если кто-нибудь будет увлечен девочкой, то, несомненно, благодаря ее глазам, устремленным вдаль и не видящим, что делается у нее под ногами.

* * *

Как быть с халатом? Я думаю, он поможет мне пробраться сквозь толпы людей, но не станет ли он слишком явной приметой для преследователей? Пусть все решится на празднике, а пока я его не брошу. Даже если

не придется воспользоваться им, подложу его под голову девочке вместо подушки.

Жаль, пришлось оставить там, в заброшенной комнате, портфель со всем необходимым для торговых сделок. В нем тридцать каталогов туфель для прыжков, пятнадцать бланков-заказов и столько же талонов на получение памятных подарков — в общем, не такая уж ценность. Но портфель итальянской кожи жалко — купить новый мне не по карману. Ничего не поделаешь. Сам теперь не пойму, что вынудило меня пойти на такой расход.

Что ж — в путь. Маршрут 8, 4, 8, 4, 3, 3, 2. Этот шифр поможет мне запомнить повороты, чтобы добраться до музея.

— Я видела сон, будто протухло мыло.

— Мыло не тухнет.

— Почему?

— Мыло, которое может протухнуть, — не мыло.

Наверно, лучше взять тетрадь с собой, чем только из-за нее снова приходить в клинику; надо попытаться вынести ее отсюда. В ней появится необходимость, когда я буду приперт к стенке, и, оказавшись у меня под рукой, она сослужит мне хорошую службу. Засуну-ка ее между пружинами и подкладкой сиденья кресла-каталки. Ремонтировать его не надо, так что туда пока никто не заглянет.

Дополнение

Когда я, обхватив коляску с девочкой, вылез через щель в искусственном утесе, площадь перед музеем уже была забита машинами, владельцы которых приехали посмотреть на праздник. Почти не скрываясь, мы дошли до каменной лестницы.

— Музей. Смотрите, на крыше шест для флага.

— Это антенна.

— Нет, шест.

— Возможно, он служит и тем и другим.

Вдруг у одной из машин кто-то сказал:

— Разве бывает флагшток, на котором бы в праздник не развевался флаг.

Этот голос, как моментально схватывающий клей, прилепил к земле мои туфли и колеса кресла-каталки. Боевой дух покинул меня, словно улетучившись сквозь выбитое дно бочонка. Нет, не может быть, подумал я и робко обернулся. О, как я жаждал обознаться! Увы, надежда моя не оправдалась. Это была секретарша заместителя директора. С набитой бумажной сумкой в руке, она стояла, натянуто улыбаясь. В бежевой кофте и юбке цвета какао (клыки, готовые разорвать меня, спрятаны), она выглядела неплохо.

— Похоже, вам все было известно.

— С каждым разом вы становитесь все догадливей.

— На карту поставлена жизнь.

— Я и стараюсь облегчить вашу задачу. Вам нужно… вот это?..

Секретарша глянула на меня исподлобья, прикусив нижнюю губу, и отвернула угол газеты, прикрывавшей бумажную сумку. Там лежал небрежно свернутый лоскут блекло-багровой ткани. Девочка вся напряглась, точно скованная судорогой.

— Бедняжка.

— Если не нужно, можете выбросить. Я разбила стекло шкафа в музее, украла и принесла вам…

Секретарша подобрала валявшуюся под ногами ветку, брезгливо поддела ею багровую ткань и стала размахивать ею, как флагом. Лоскут напоминал багровый трупик раздавленной на шоссе кошки.

— Это и есть мама, заболевшая извержением ваты?

— Совсем как кусок старого фетра, бедняжка. И еще чем-то обрызгали от насекомых — без противогаза в руки не взять.

Вдруг девочка со сдавленным криком вцепилась в багровую тряпку. И заплакала в голос. Опешив, секретарша попятилась, а я даже ощутил укол ревности — какое глубокое чувство у девочки.

— Это она от радости…

— Я бы и сам не отказался от такой любви.

С помощью секретарши — она делала это без особого энтузиазма — мы развернули одеяло и накрыли им девочку. Мятая багровая тряпка никак не вязалась с функциональной красотой кресла. Девочка обеими руками впилась в одеяло и, откинув голову, сказала в нос:

— Пахнет очень неприятно, что ж, ничего не поделаешь.

Я обессилел. Усевшись на каменную ступеньку, я выпил с секретаршей банку тепловатой кока-колы. Девочке, поглощенной одеялом, было не до питья. Секретарша, выставив голую ногу, прижала ее к моей.

— У нас прямо пикник.

Небо черное, как от внутреннего кровоизлияния, вот-вот пойдет дождь. Когда я бросил в траву пустую банку от кока-колы, раздался вопль какой-то женщины. И тут же откликнулась секретарша:

— Отстань.

Да, начало не ободряющее. Если так точно предугаданы все мои действия, на успех мне рассчитывать нечего. Придется поворачивать обратно — другого выхода нет.

Мы пересекли площадь перед музеем и стали спускаться по асфальтированной дороге, огибавшей парк, но тут путь нам преградила целая колонна передвижных платформ, распространявших запах ацетилена. Мы решили пройти парком. Там по-прежнему было тихо. Время от времени в небо взмывали столбы белого дыма и слышался треск фейерверков.

— По-моему, девочка выглядит сейчас так же, как до поступления в клинику.

— Думаете, не хуже?

— Весь вопрос в том, как долго смогут кости выдерживать давление внутренних органов.

— Что вы имеете в виду?

— Какую, по-вашему, форму примет зонт, если спицы вдруг начнут таять? Нечто подобное происходит и с девочкой.

На площади у фонтана счастливые на вид музыканты, не желая больше репетировать, танцевали рок, похожий на танец бон в день поминовения усопших. Открыто было лишь несколько ларьков, где торговали золотыми рыбками и кустарными поделками. На скамейке сидели рядышком медсестра в бикини (и почему-то в форменной шапочке) — у нее были непомерно толстые ляжки — и одноногий мальчик с черной облезлой собачонкой; они неотрывно смотрели на брызги, срывавшиеся с упругих струй фонтана.