Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
Шрифт:
Джулия Аричи очень нравилась Сперелли, этим своим золотистым цветом, на котором выступала пара продолговатых бархатных глаз, цвета нежного каштанового бархата, порой, почти с рыжими переливами. Несколько мясистый нос и пухлые губы, свежие, красные, плотные, придавали нижней части лица выражение явного сладострастия, которое еще более подчеркивалось беспокойным языком. Слишком крупные резцы приподнимали у нее углы рта, и так как приподнятые таким образом углы рта, может быть, беспокоили ее, то она то и дело смачивала их кончиком языка. И ежеминутно было видно, как этот кончик бегал по зубам, как влажный лепесток мясистой розы по ряду маленьких очищенных миндальных
— Юлия, — сказал Сперелли, всматриваясь в ее рот, — у Св. Бернардина, в одной из его проповедей, есть поразительный эпитет для вас. Вы дажеэтого не знаете!
Аричи стала смеяться глупым, но прекраснейшим смехом, несколько обнажавшим десны, и при веселом трепетании от нее исходил более острый запах, чем от куста роз.
— Что вы мне дадите, — прибавил Андреа, — что мне дадите в награду, если, извлекая из проповеди святого это сладострастное слово, как венерин камень из богословской сокровищницы, я подарю его вам.
— Не знаю, — ответила Аричи, продолжая смеяться и держа очень тонкими и длинными пальцами стакан шабли. — Все, что хотите.
— Существительное прилагательного.
— Что вы сказали?
— Мы поговорим после. Это слово: сладкоязычная.Мессер Людовико прибавьте к вашей молитве следующее восклицание: «Роза сладкоязычная, услади нас».
— Жаль, — сказал Музелларо, — что ты не за столом какого-нибудь герцога XVI века, между Виолантой и Империей, с Джулио Романо, Пьетро Аретино и Марком Антонием!
Беседа разгоралась от вин, старых французских вин, текучих и горячих, сообщающих огонь и крылья словам. Майолики были не дурантские, расписанные кавалером Чиприано де Пикколь Пассо, и серебро не миланского дворца Людовика Моро, но были и не слишком вульгарны. В вазе из синего хрусталя, по середине стола, был большой букет из желтых, белых, фиолетовых хризантем, на которые устремлялись печальные глаза Клары Грин.
— Клара, — спросил Руджеро Гримити, — вы печальны? О чем вы думаете?
— А та chim`ere! — улыбаясь, ответила бывшая любовница Адольфа Джеккиля и отпила из полного шампанским бокала.
Это светлое и искристое вино, оказывающее на женщин такое быстрое и такое странное действие, уже начинало, по-разному, возбуждать этих четырех гетер, пробуждать и дразнить маленького истерического демона и гнать его по всем их нервам, разливая безумие. Маленькая Сильва изрекала чудовищные вещи, смеясь задыхающимся и судорожным смехом, почти рыдающим, как смех готовой умереть от щекотки женщины. Мария Фортуна давила голым локтем засахаренные фрукты и тщетно предлагала их, прижимаясь сладким локтем ко рту, Руджеро. Джулия Аричи, засыпанная мадригалами Сперелли, закрывала красивыми руками уши, откидываясь в кресло, и при этом движении, ее рот привлекал внимание, как сочный плод.
— Ты никогда не едал, — говорил Барбаризи Сперелли, — константинопольских сластей, мягких, как тесто, приготовленных из бергамота цветов, апельсинного дерева и роз, делающих дыхание душистым на всю жизнь? Рот Джулии — такой восточный пряник.
— Прошу тебя, Людовико, — говорил Сперелли, — дай мне попробовать его. Покоряй мою Клару Грин и уступи мне Джулию на недельку. У Клары — тоже оригинальный привкус: сиропа из пармских фиалок между двумя бисквитами с ванилью…
— Внимание, господа! — воскликнула Сильва, взяв сочный плод.
Она видела шутку Марии Фортуны и предложила пари, что съест плод со своего локтя. Чтобы проделать это,
— Это еще пустяки, — сказала она закрывая свою наготу привидения. — Chica pero guapa [21] ; не правда ли, Музелларо?
21
Славная девчонка (исп.).
И закурила десятую папиросу.
Запах табака был так приятен, что всем захотелось курить. Портсигар Сильвы переходил из рук в руки. На эмалированном серебре его Мария Фортуна громким голосом прочла:
— «Quia nominor B`eb`e» [22] .
И при этом все пожелали иметь изречение, вензель для носового платка, почтовой бумаги, сорочек. Это показалось им очень аристократичным, в высшей степени изящным.
— Кто подберет мне изречение? — воскликнула бывшая любовница Карла де Сузы. — Хочу латинское.
22
Ибо зовут меня Крошкой.
— Я, — сказал Андреа Сперелли. — Вот оно: «Semper parala» [23] .
— Нет.
— «Diu saepe fortiter» [24] .
— Что это значит?
— На что тебе знать? Довольно, что — латинское. А вот другое, великолепное: «Non timeo dona ferentes» [25] .
— Мне не очень нравится. Оно для меня не ново…
23
Всегда к услугам.
24
Долго, часто и крепко.
25
Не боюсь приносящих дары.
— Тогда, вот это: «Rarae nates cum gurgite vasto».
— Слишком обыденно. Я так часто читаю в газетных хрониках…
Людовико, Джулио, Руджеро, хором, громко засмеялись. Дым папирос расстилался над головами, образуя легкое синеватое сияние. Изредка, в теплом воздухе, доносилась волна звуков театрального оркестра, и Крошка подпевала вполголоса. Клара Грин обрывала в свою тарелку лепестки хризантемы, молча, потому что белое и легкое вино превратилось в ее крови в сумрачную истому. Для тех, кто знал ее, такая вакхическая сентиментальность была не нова, и герцог Гримити забавлялся тем, что вызывал ее на откровенность. Она не отвечала, продолжая обрывать хризантемы в тарелку и все плотнее сжимая губы, как бы для того, чтобы удержаться от слов. И так как Андреа Сперелли мало обращал на нее внимания и был охвачен безумной веселостью, удивляя даже своих товарищей по наслаждению, то, среди хора остальных голосов, она сказала, умоляюще: