Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

д'Аннунцио Габриэле

Случилось, что, когда она оборачивалась, одна из роз рассыпалась. Андреа нагнулся и стал подбирать лепестки у ее ног, на тропинке. Она смотрела на него. Он опустился на колени, на землю, говоря:

— Обожаемая!

Яркое, как видение, в ее душе возникло воспоминание:

— Помнишь, — сказала она, — в то утро,в Скифанойе, когда я бросила тебе горсть листьев, с предпоследней террасы? Ты встал на колени на ступеньке, когда я спускалась… Не знаю, но эти дни мне кажутся такими близкими и такими далекими! Кажется, что я пережила их вчера, и пережила их сто лет тому назад. Но может быть, я видела

их во сне?

Среди низких миртовых изгородей достигли последней пирамиды, налево, где находится гробница поэта и Трелони. Цеплявшийся за древнюю развалину жасмин был весь в цвету, от фиалок же осталась только густая зелень. Верхушки кипарисов трепетали в более живом, красном, отблеске солнца, которое заходило за черным крестом горы Тестаччио. Фиолетовая туча, с каймой пылающего золота, плыла в высоте к Авентину.

«Здесь почили два друга, чьи жизни были связаны. Пусть же и память их живет вместе, теперь, когда они — в гробу, и да будут их кости нераздельны, потому что их сердце в жизни было как единое сердцe: for their two hearts in life were single hearted!»

Мария повторила последний стих. Потом, под влиянием нежной мысли, сказала Андреа:

— Развяжи мне вуаль.

И подошла к нему, несколько закидывая голову, чтобы он развязал узел на затылке. Его пальцы касались ее волос, волшебных волос, которые как некий лес, жили глубокой и нежной жизнью, и в тени которых он столько раз вкушал наслаждение своими обманами и столько раз вызывал вероломный образ. Она сказала:

— Спасибо.

И сняла вуаль с лица, смотря на Андреа несколько печальными глазами. Она оказалась очень красивой. Круг около глазниц был темнее и глубже, но зато зрачки сверкали более проницательным огнем. Густые пряди волос прилипали к вискам, как кисти темных, слегка синеватых, гиацинтов. В противоположность им, средина открытого, свободного лба сверкала почти лунной бледностью. Все черты стали тоньше, утратили часть их материальности, в этом беспрерывном пламени любви и страдания.

Она завернула в черную вуаль стебельки роз, старательно завязала концы, потом вдыхала запах, погрузив лицо в цветы. И потом положила цветы на простой камень, где было вырезано имя поэта. И у ее жеста было неопределенное выражение, которого Андреа не мог понять.

Пошли вперед искать гробницу Джона Китса, автора « Эндимиона».

Останавливаясь и оглядываясь назад, на башню, Андреа спросил:

— Где ты взяла эти розы?

Она еще улыбалась, но с влажными глазами:

— Это же — твои, розы снежной ночи, вновь расцветшие в эту ночь. Не веришь?

Поднимался вечерний ветер, и, позади холма, все небо окрасилось в тусклое золото, на котором таяло облако, как бы пожираемое костром. На этом световом поле стоявшие рядами кипарисы были величавы и таинственны, сплошь проникнуты лучами. Статуя Психеи, в верхнем конце средней аллеи, приобрела телесную бледность. Олеандры вздымались в глубине, как подвижные куполы из пурпура. Над пирамидой Цестия поднималась прибывающая луна, в синем и глубоком, как воды спокойного залива, небе.

Спустились по центральной аллее к воротам, садовники еще продолжали поливать растения, под стеной, молча, непрерывным и ровным движением покачивая лейками, двое других крепко вытряхивали бархатную с серебром плащаницу, держа ее за края, и пыль, развеваясь, сверкала. С Авентина доносился

колокольный звон.

Мария прижалась к руке возлюбленного, не в силах больше совладать с волнением, не чувствуя почвы под ногами, боясь потерять по дороге всю свою кровь. И как только очутилась в карете, разразилась слезами отчаяния, рыдая на плече у возлюбленного:

— Умираю.

Но она не умирала. И, для нее же, было бы лучше, если б она умерла.

Спустя два дня после этого, Андреа завтракал с Галеаццо Сечинаро, за одним из столов в Римской кофейной. Было жаркое утро. Кофейная была почти пуста, погруженная в тень и скуку. Под жужжанье мух, прислуга дремала.

— Так вот, — рассказывал бородатый князь, — зная, что она любит отдаваться при чрезвычайных и причудливых обстоятельствах, я возьми и дерзни…

Грубо рассказывал о дерзновеннейшем приеме, которым ему удалось завладеть леди Хисфилд, рассказывал без обиняков и стеснения, не опуская ни малейшей подробности, расхваливая знатоку достоинства покупки. Время от времени он останавливался, чтобы вонзить нож в сочное, с кровью, дымившееся мясо, или осушить стакан красного вина. Всякое его движение дышало здоровьем и силой.

Андреа Сперелли закурил папиросу. Несмотря на усилие, ему не удавалось проглотить пищу, победить отвращение. Когда Сечинаро наливал ему вина, он пил вместе и вино, и яд.

В какое-то мгновение, князь, хотя и не очень чуткий, стал колебаться, смотрел на старинного любовника Елены. Кроме отсутствия аппетита, последний не обнаруживал другого внешнего признака беспокойства, преспокойно пускал в воздух клубы дыма и улыбался веселому рассказчику своей обычной, слегка насмешливой, улыбкой.

Князь сказал:

— Сегодня она будет у меня, в первый раз.

— Сегодня? У тебя?

— Да.

— Этот месяц, в Риме, поразителен для любви. От трех до шести вечера каждое убежищескрывает парочку.

— И то правда, — прервал Галеаццо, — она придет в три.

Оба взглянули на часы. Андреа спросил:

— Что же, пойдем?

— Пойдем, — ответил Галеаццо, поднимаясь. — Вместе пройдемся по улице Кондотти. Я иду за цветами на Бабуино. Скажи, ты ведь знаешь, какие цветы она предпочитает?

Андреа расхохотался, и на уста его наворачивалась жестокая острота. Но, с беззаботным видом, сказал:

— Розы, в те времена.

Перед фонтаном расстались.

В этот час Испанская площадь имела уже пустынный вид. Несколько рабочих чинили водопровод, и куча высохшей на солнце земли, при дуновении горячего ветра, вздымалась вихрями пыли. Белая и пустынная лестница Троицы сверкала.

Андреа поднялся, медленно-медленно, останавливаясь через каждые две-три ступени, точно он нес огромную ношу. Вернулся к себе, оставался в своей комнате, до двух и трех четвертей. В два и три четверти вышел. Пошел по Сикстинской улице, и дальше по улице Четырех Фонтанов, оставил позади себя дворец Барберини, остановился, несколько в стороне, перед ящиками торговца старыми книгами, ожидая трех часов. Продавец, морщинистый и волосатый, как дряхлая черепаха, человечек, предлагал ему книги. Один за другим доставал свои лучшие тома, и клал перед ним, говоря носовым, невыносимо однообразным, голосом. Оставалось всего несколько минут до трех. Андреа рассматривал книги, не теряя из виду решетки дворца, и из-за шума в собственных висках смутно слышал голос книгопродавца.