Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
Степан Ильич внимательно осмотрел машину. Тяжело видеть самолет в таком беспомощном состоянии в сарае, среди бревен и досок, но эта беспомощность делала свое дело: Степан Ильич машину полюбил. Нет, он выходит ее, он вложит в нее все свое умение, всю свою любовь и нежность, он сам поведет ее в небо.
Потихоньку от Степана Ильича Даша вместе с мотористом съездила несколько раз к месту аварии и привезла все, что можно было ваять из обломков старой машины. Так, старая машина входила в новую и делала ее еще родней.
Теперь Степан Ильич целые дни проводил в сарае. Сарай очистили и отеплили, превратили в мастерскую. Вместе с пилотом возился и Дашин отец. Пилот был по-прежнему молчалив, с мотористом и Дашей разговаривал только сердито, кричал на них. Но иногда Даше удавалось увидеть и улыбку на его губах, — когда работа спорилась, а один раз он даже стал насвистывать.
И Даша была счастлива. Она молча сидела рядом, угадывала его приказания, подавала инструмент, топила печь, грела воду, носила еду. Ей хорошо было сидеть подле него, когда он работает, и слушать, как поет дерево под рубанком, железо — под молотком, и видеть, как все больше и больше теплеют глаза Степана Ильича, когда он глядит на машину. Такими глазами на Дашу он никогда не глядел. Теперь ему и жить и летать хочется. Нетерпеливо работает он, торопится, то и дело глядит на реку. Ему хочется скорее улететь на новой машине. Ну что ж! Пусть летит. Все-таки это она нашла его в гольцах на Витиме. Она дала ему машину. И она сама помогала ему заканчивать работу, чтоб мог он скорее улететь отсюда.
На реке уж прошел лед, прилетели первые самолеты, пилоты звали Степана Ильича лететь на их машинах в Иркутск, но он только усмехался:
— Полечу на своей, — и больше не говорил ни слова.
Скоро он спустил машину на реку, стал пробовать ее на воде, потом в воздухе.
Даша запускала винт и кричала:
— Контакт!
— Есть контакт! — отвечал он, и мотор начинал стучать.
Ей нравилось это. Повернешь винт — и контакт есть. Какой винт надо повернуть в нем, в Степане Ильиче, чтоб вспыхнула искра, чтобы был контакт? Но она ничего не делала для этого. Как приговоренная, ждала она часа, когда он улетит. Навсегда улетит. А если вернется, так прежним Уксусом Иванычем...
— Завтра я полечу! — сказал он однажды Дашиному отцу.
И Даша, услышав это, похолодела. Теперь, когда пришел наконец час, которого ока давно ждала, она растерялась. Что с нею станется, когда он улетит? Она старалась не думать об этом, да и думать было нечего. Будет жить, как жила, — что ж еще она может? Будет раздувать самовары, чинить ребятам куртки, будет ждать его прилета, если он останется на линии, вспоминать, если с линии уйдет. Она любила первый раз, но казалось ей, что это и последний.
Наконец, настало утро, солнечное, ясное. С зари уж был у машины Степан Ильич; Даша понесла ему туда кофе в термосе, но он только отмахнулся от нее. Что-то не ладилось у него. Он был злее черта.
«Может, и не улетит?» — подумала Даша, но даже не обрадовалась: улетит завтра.
Все же, когда настал последний момент и Степан Ильич, совсем готовый в полет, вдруг подошел к Даше поблагодарить за все и проститься, она пожалела, что он не останется хотя бы еще на день. Она глядела на него глазами, полными такой откровенной любви, что он даже смутился.
Никогда ни одна женщина, даже та, прежняя, не глядела на него так...
Он стоял подле девушки и не знал, что сказать.
— Вот улетаю, — сказал он. — Спасибо... за все...
— Счастливый путь! — тихо произнесла она.
Он отвернулся, поглядел на реку — там покачивалась на волне машина. Вот сядет он сейчас и улетит. Прилетит в Иркутск, вечером придет домой, в пустую, грязную холостяцкую квартиру. Включит электрический чайник, станет искать стакан, не слишком грязный и по возможности целый... Так я пойдет жизнь, как шла.
А девушка все стояла рядом. Она ничего не ждала, ничего не говорила...
— Прощайте! — сказал он и неуклюже, неумело протянул руку.
— Счастливый путь! Хорошей погоды! — снова прошептала она и подняла на него глаза.
От их взгляда пилоту стало вдруг тепло и весело. Он подумал, что если б в каждый рейс его провожала девушка таким взглядом, он летал бы так... как никогда не летал раньше. Какие чудеса в воздухе он совершал бы!
Надо было как-то сказать ей это, но он разучился говорить с девушками, а может быть, никогда и не умел. Он топтался на месте, хмурился, досадовал, что слов нет, а время уходит. Надо лететь, солнце уже высоко, о берег нетерпеливо бьет волна, качает машину, а он стоит и слов найти не может.
— Ну, что ж ты стоишь? — вдруг рассердившись, закричал он на Дашу, как кричал на механиков, на стартеров, на мотористов. — Долго я ждать буду? Где твои вещи? Давай живо! Лететь надо, пока погода...
Она растерянно взглянула на него, но он, не давая ей опомниться, закричал:
— Ну, скорей же!
— Сейчас, — растерянно прошептала она и побежала в дом.
А он стоял и смотрел ей вслед и радовался, что вот и поговорили, и все выяснилось, и не одинокий он теперь человек на земле.
Даша влетела в избу, схватила корзину, сунула в нее попавшиеся под руку платья, сорочки, фотографию матери, какую-то книжку и выскочила на крыльцо. На крыльце стоял отец.
— Прощай, отец, — торопливо обняла его Даша, — не ругай.
— Куда ты, угорелая! — ничего не понял отец.-
— Улетаю! — крикнула она уже на берегу. — Улетаю, оте-ец!
Моторист закричал: «Контакт!», пилот ответил: «Есть контакт!», и Даша очутилась в воздухе над рекой.
Отец как был, так и застыл на крыльце. Только когда машина поднялась над рекой, он сообразил, что это ведь дочь, Даша, улетает, улетает навсегда с чужим человеком, который теперь для нее и родней и любимей отца.
«А я? А я? — чуть не закричал он. — Как же я? Я ведь стар, меня покоить некому...»
Машина взмыла уже над верхушками кедров и разворачивалась на курс. Старик невольно следил за нею, — он никогда не мог спокойно видеть машину в воздухе, а ведь эту он сам, сам собирал из ничего.
— Ишь разворачивает как! — проворчал он и попытался найти недостаток в развороте.
Но не нашел. Все было чисто, правильно, все было, как сам он делал когда-то. И он восхищенно глядел, как поблескивают плоскости и хвостовое оперение на солнце, слушал, как ровно стучит мотор... Вот так и он когда-то, давным-давно, сделал смелый прыжок с земли в небо. Какой это был прыжок! Из тайги, из медвежьей глуши — в небо! А теперь Даша...