Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
— Ноги в Каспийском море мыл! — заявил он. — Факт! Я во всякой большой воде — в реках, морях и озерах — первым делом ноги мою. осваиваю очень просто. Теперь бы мне только на Ледовитый океан попасть, а все остальные моря я уж знаю...
Но его приперли к стенке — а на Балтике был, а на Белом море был? Оказывается, и бывал-то он всего только на Азовском да на Черном.
— Да ну вас, — огрызнулся он, — сколько морей в стране. Разве все повидаешь?
Беззаботный смех гремел в теплушке. Зачинались и, неоконченные, угасали песни, чтобы смениться новыми. Ребята пели «легким горлом», стараясь, чтоб выходило по-армейски. Рунич колотил в дно
— Гей, море. Чорне море. Биле море, ге-е-ей! — пели ребята.
Алеше вспомнилось, что всего месяц назад он стоял здесь на берегу рыжего Каспийского моря, гадал: где он будет через год. Тогда выпало: в Тихом океане, среди голубой воды. Но теперь он уже точно знает: следующий год встретит его в казарме в крепости, среди черных, нахохлившихся гор.
«Забьюсь в далекий уголок, дальше уж и нет ничего — граница. И забудут меня мои друзья. И пускай забудут! — озлобившись, думал он, — пускай! Никого мне не нужно. Что в самом деле! Гадаю о будущем, словно старик какой. Плюнуть на все! Жить, просто жить, как все живут, как живется», — и ему хотелось плюнуть, да не плевалось. И все ворочался, да ворочался на полке, прислушивался к легкому беззаботному смеху ребят и завидовал им.
Было и так: однажды утром его разбудил громкий крик. На нарах не было никого. Все сбились в дверях.
— Что случилось?
— Горы, горы!
Он взглянул. Верно: на горизонте, словно нарисованные, голубели горы.
Вдруг горькое разочарование охватило его. Это горы? Только-то и всего? Он стал всматриваться. Да, горы. Волнистые бесплотные линии, похожие на тени. Может быть, это и не горы еще, а облака только? Было бы очень обидно, если бы горы были такими, как, как... — он подбирал сравнение и вдруг вспомнил, — как на коробке печенья.
Он убеждал себя, что осиянные солнцем горы эти впрямь красивы, но красота эта не трогала его, оставляла холодным и разочарованным.
Какими же он ждал увидеть их? Опять ребячество, Гайдаш? Ну да, когда на призывном пункте его спросили, куда он хочет поехать служить, он ответил, махнув рукой: «Подальше!» Военный комиссар улыбнулся. «Хотите на границу, в горы? В городок Крепость?» Ему представились тогда угрюмые горы, дикие скалы, ущелья и где-то среди них черные развалины крепости, покрытые ржавым мхом, лягушечьей зеленью, окутанные пороховым дымом. «Я еду служить в крепость!» Это звучало здорово! Бастионы, бойницы, подземелья, тайные ходы, змеи под скользкими камнями...
Алеша равнодушно смотрел, как разворачивались перед ним горы. Вспомнил холмы родного края, степь, иссеченную дождем, и подумал, что, вероятно, никогда он не полюбит этот чужой, пусть пышный, но холодный пейзаж. Чего-то не хватало в нем, чего? Вдруг Алеша догадался: надо бы сюда вышку шахты, трубу завода, белую колоннаду здания. Не хватало человека, его благородной руки. Все было удивительно похоже на рельефный песочный ящик, по которому на призывном пункте обучались тактике. Тот же выпуклый, не живой, застывший пейзаж, та же неправдоподобная, слишком аккуратная красота, слишком облизанная чистота и подтянутость.
В Тифлисе эшелон расформировали. Алешину теплушку прицепили к дачному поезду Тифлис — Боржоми.
— На дачу едем, ребята! — острил Рунич.
Вся их поездка вдруг приобрела легкомысленный, увеселительный характер. Рунич успел подружиться с девушками из соседнего вагона, они звали его к себе. Веселые, гостеприимные грузины на станциях пили за Красную Армию, хрипло и нестройно кричали
Печь из теплушки пришлось выбросить, — и без нее жарко. Соседние вагоны были без стенок, как трамваи в южных городах. Что-то в них напоминало карусельные лодки.
Ребята сидели на пороге теплушки, свесив босые ноги. Пышные багряные ветви цеплялись за двери. Падали в вагон листья. Сташевский все пытался сорвать ветку на ходу, но деревья не давались, убегали, взмахнув листвой, в руке оставался только клок рваных, кроваво-красных лоскутков.
— Схватил дерево за чуб? — смеялись над Сташевским ребята. А он, стиснув зубы и напружившись, стоял в дверях, готовый к новому прыжку.
— Гей, горы, чорни горы, сини горы, гей! — пели ребята.
Алеша сам не успел заметить, как, когда он попал в плен гор. Горы подавили, уничтожили его. Все, что он думал о них раньше, вчера, третьего дня, оказалось чепухой, вздором.
То черные, то прозрачно-кремовые, дымчато-синие или морщинисто-серые, мышастые, то покрытые густою хвоей, то черно-голые, суровые или нарядные, острые или округлые, но все древние, прекрасные, озаренные сияющим солнцем, они подступали к самой теплушке, громоздились у дороги, убегали и терялись в облаках. Вся земля была вздыблена, взъерошена. Даже засеянные поля, огороды, сады висели как-то отвесно, боком, приткнувшись к скалам. По узким, крутым тропинкам бродили пугливые и бесстрашные овцы. С гор срывались тонкие острые ручьи, блестевшие на солнце, как сабли. Все горы были иссечены ими. а там, где реки высохли, остались глубокие шрамы.
«Древние...» — с почтением подумал о горах Алеша.
На каждом шагу теперь мерещились ему старинные крепости и развалины. Может быть, и крепостей здесь никаких никогда не было, но причудливые сечения горных пород, сбросы: скалы, пещеры, обрывы — казались грозными остатками крепостных стен, валов и бастионов. Все дышало древностью, воинственной и романтичной.
А с гор набегал на теплушку молодой, тугой ветер, полный соков прелой земли, острых запахов смолы, хвои, упавшей листвы, стоячего озера, пряных, восточных ароматов фруктовых садов, горького миндаля и сладкого персика. На вокзалах пахло луком, жареной бараниной, терпким вином, рекой и кипарисами. Вот мелькнул одинокий домик на тонких сваях, как избушка на курьих ножках. Кто живет в нем? Кого любит, кого ненавидит, о чем мечтает? Вот хлестнула в окно тяжелая ветвь дуба и осыпалась, звонкие листья попадали на рельсы, на песок, на железные стропила моста. Вот мутная река вырвалась из-под моста и заюлила среди каменистых отмелей. Вот... — но что это, гора горит?
— Гора горит? — закричали ребята.
Гора и впрямь горела. Багряные листья покрыли ее всю — это был гигантский костер, в котором, как тонкие струйки дыма, подымались голые черные сучья молодняка. И долго смотрели ребята вслед дымящейся горе и с грустью расстались с прекрасной иллюзией.
Чудесная это была земля, в которую приехал служить Алеша. По этой изумительной земле сквозь горы, леса и реки неслась его бесшабашная теплушка, украшенная зелеными ветвями, как флагами. Охапки цветов и листьев валялись на нарах и на полу, по ним ходили, их топтали, ими размахивали, их швыряли на полотно железной дороги. Словно усыпали свой путь цветами. Ликующие ребята, опьяненные солнцем, движением, запахом гор и садов, толпились в дверях и нестройно орали.