Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
Снова послышались шаги сзади, кто-то тяжело дышал, настигая Виктора. Виктор глубже втянул голову в плечи, приподнял воротник пальто.
С ним поравнялся человек в старенькой шинельке без петлиц и в кожаной фуражке. Виктор украдкой посмотрел на него — человек был ему совсем незнаком. Он облегченно вздохнул. Поднял голову. Теперь можно идти спокойнее. Они шли рядом, искоса поглядывая друг на друга. Человек в шинельке тоже был с сундучком — летун, вероятно. Свой.
«Свой? — возмутилось все в Викторе. — Нет, я не такой, как они!» — «А какой же?»
Человек в шинельке вдруг издал резкий, пронзительный звук, — так цапли кричат на болоте. Виктор испуганно оглянулся: что это с ним? Плачет? Он всмотрелся: нет, смеется! Какой странный, злой смех...
— Вы что? — невольно спросил он.
Человек опять засмеялся своим странным, колючим смехом.
— Черт от ладана бегает, — сказал он. — А вы от чего?
— Кто, я? — растерялся Виктор.
— Все! — И он показал на дорогу. Там в тумане брели неясные, смутные фигуры, не люди — призраки. — Я б их всех собрал в кучу и головой в шурф. Разве ж с такими социализм построишь?
Виктор не отозвался.
— Саранча... — сказал человек в шинельке. — Чисто саранча... И откуда только взялось? Сроду такого не было... А вам стыдно! — неожиданно повернулся он к Виктору. — Комсомолец, небось?
— Да-а... Но…
— Стыдно! — сердито сказал шахтер — Эти пускай! Кулачье. Грызуны. Им сам бог ихний велел. А вам стыдно.
— Но я... не шахтер! — чуть не плача от стыда и отчаянья, закричал Виктор. — С чего вы взяли? Я... случайно... Я у товарища был... в гостях... — Он видел, что человек не верит ему, смотрит на него искоса и подозрительно. Неужели теперь все всю жизнь будут на него так смотреть? — Я… в гостях был... А сам я в городе работаю... — торопливо бормотал он. — Ей-богу!.. Хотите, я вам документы покажу? Честное слово!
«Зачем же еще честное слово дал? — тут же рассердился он на себя. — Окончательно становлюсь скотиной!»
Но ему так хотелось, чтобы поверил ему хоть этот незнакомый, странный человек в старой шинельке и кожаной фуражке.
— А-а! — протянул, наконец, тот. — Ну, тогда извините... — Он слабо улыбнулся и объяснил: — Душа болит на такое смотреть. Я б их всех, бродяг, головою в шурф!.. Самый это ненавистный мне человек — бродяга. Вы с «Марии» идете?
— Да-а... да... с «Марии».
— Не видал я вас на «Марии».
— Я же говорю, в гостях был... Недолго... — обрадованно затараторил Виктор. — Там товарищ у меня... Андрей... А сам я в городе живу... Разве б я позволил себе... убежать? — сказал он, по-детски краснея и сам чувствуя, что краснеет, и злясь на это.
— Ну да! — благодушно сказал шахтер. — А то показалось мне, что где-то я вас видел... Бывает!
На шоссе появились фонари. Вокзал был уже близко.
Человек в шинельке бросил косой взгляд на попутчика, — Виктор теперь не ежился, не прятался, старался открыто смотреть, прямо в глаза, — и повторил:
— Да, бывает!.. Вот теперь я вспомнил: я тебя на собрании видел.
— Что?.. — испуганно остановился Виктор.
Человек в шинельке подошел к нему вплотную, взял за борт куртки и сказал шепотом, дыша прямо в лицо:
— Теперь удираешь, сволочь?..
— А ты... а ты?.. — разозлился Виктор. — Ты ж тоже с сундучком... Ты тоже...
— Я в армию, на сборы! — сказал шахтер и брезгливо оттолкнул от себя Виктора.
И Виктору пришлось бежать от этого человека в шинели.
14
Запыхавшись, вбежал он в вокзал и направился прямо к кассе. Скорей бы поезд!.. Скорей бы уж уехать отсюда прочь. Но касса была еще закрыта, а в справочном бюро ему сказали, что поезд на юг будет через час, а поезд на север только ночью. «Если не запоздает!» — равнодушно прибавила девушка.
Он отошел от окошка. Он твердо решил, что поедет на север. Не на юг, на легкую жизнь, и не в Чибиряки к маме, а на север, на самый дальний север, так далеко, как только возможно заехать. Там, в сибирских просторах, он завоюет себе и оправдание и прощение.
Но поезд на север будет только ночью, если не запоздает. А здесь, на вокзале, его всякую минуту могут увидеть и узнать. Опять придется встретиться с шахтером в старой шинели. Каждый взгляд, каким окидывают сейчас его и его сундучок люди на вокзале, — как плевок в лицо.
«А поезд на юг будет через час», — вспомнил он.
Может быть, поехать на юг? На Кавказ? К морю? На минуту он почувствовал себя счастливым и свободным. Он может поехать, куда хочет. Он был, как птенец, впервые свободно захлопавший крыльями и почувствовавший, что даны ему эти крылья для полета. Вот стоит он сейчас на перроне маленькой станции в степи, а весь мир лежит перед ним. Захочу — и завтра у моих ног зашумит теплое, ласковое море. Захочу — и будут горы.
Но поедет он все-таки на север, только на север. Пусть никто и никогда не сможет швырнуть ему в лицо, что бежал он с шахты ради легкой жизни.
Он поедет на север, хоть бы поезд и опоздал на сутки!
Однако незачем толкаться в здании вокзала или у всех на виду — на перроне.
Он вышел на площадь. Был тот ноябрьский вечер в Донбассе, когда небо низко-низко спускается к земле, и нет уже ни земли, ни неба, а только туманная, сырая мгла; в ней тревожно перекликаются паровозные гудки и людские голоса; звуки бродят в тумане, а огни — неподвижны; и степь еще пахнет мертвой травой и вчерашним дождем — последними запахами осени.
Еще не холодно, но свежо, и земля, скованная ранними непрочными заморозками, лежит, оцепенев в предчувствии первого снега, и жадно ждет его, как летом дождя.
В такие вечера самый сладостный запах на земле — запах жилья и дымка из трубы над хатой. В такие вечера семейные шахтеры любят сидеть дома и пить водку с друзьями. Хозяйки то и дело бегают в погребок за огурцами и соленой капустой; огурцы еще не досолились, и если так пойдет дело — им досолиться не удастся.
В такие вечера каждый человек на земле обязательно подумает об угле; уголь — это тепло, и даже мысль о нем согревает душу. Надо запастись углем на зиму, и в такие вечера все селекторы, телефоны и телеграфные аппараты заняты только им, углем.