Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
— А-а! Поумнели-таки, — обрадовался Светличный. — Ну, рассказывайте, как живете, что делаете...
Вернулись дядя Онисим и Вера. Принесли вина, закуску. Дядя Онисим сразу же засуетился у стола.
— Эй, Вера, дочка! — командовал он. — Давай чистую скатерть! Цветы давай! Какой гость у нас! Дорогой гость! — Он умильно посмотрел на Светличного и всплеснул руками. — Смотри! Вернулся-таки! — воскликнул он, словно только теперь дошло до его сознания, что Светличный вернулся. — А? На шахту вернулся! Ну, дорогой!..
— А куда ж мне еще деваться, дядя Онисим? — засмеялся Светличный.
— Некуда! Верно! Ах, золотые твои слова, умница! Нам от шахты, ребята, ни шагу! А она наша и кормилица и поилица, — привычной скороговоркой произнес он, но голос его стал почтительно-нежным, как всегда, когда говорил он о шахте. — Выпьем за нее, деточки! — попросил он. — Уважительно выпьем!
Они чокнулись и выпили. Вере тоже налили, она закраснелась вся, но не посмела отказаться и чуть пригубила.
— Ну, как там город Сталино? Живет? — спросил дядя Онисим, нюхая черную корочку. — Я ж его еще Юзовкой помню...
— Не узнаешь ты Юзовку, дядя Онисим! Уже не Юзовка — столица!
— Да-а? Ишь ты!.. Люди стареют, а города молодеют, как это теперь понимать, а? — Он засмеялся.
— А у вас как дела? — в свою очередь, спросил Светличный. — Слыхал: гремит наша «Мария»!
— Еще как! — воскликнул дядя Онисим. — Звезда над копром у нас теперь не потухает!
— Гремим! — сказал Виктор. — Как пустая бочка. — Он взял огурец и, разрезав его пополам, стал круто солить. — Так и гремим! — повторил он уже сердито.
Светличный внимательно посмотрел на него. Сколько лет они не виделись? Четыре года. Говорят, при встрече старые друзья прежде всего ищут в товарище прежние, дорогие черты, то, что и было любимо. Это неверно. Первый при встрече взгляд всегда острый и недоверчивый: а ну, что нового появилось в моем друге? Да и друг ли он еще? А уж потом с восторгом или сожалением узнают старые черты в новом, чужом человеке.
Светличный весь вечер придирчиво приглядывался к Виктору и Андрею. Прищурив глаза и обхватив длинными руками колено, чуть покачиваясь, он смотрел и слушал, как раскрываются перед ним ребята — туго, со скрипом, будто нехотя, и не хотел торопить их. Он узнавал в Викторе старую и милую ему горячность, резкость, а в Андрее знакомое медлительное упорство и этот смешной соломенный хохолок над упрямым лбом!.. Он узнавал их и не узнавал. Как они выросли! Уже не те робкие ребята, что были пять лет назад. И походка стала тверже. Тяжело ступают по половицам, стон стоит в ветхом общежитии дяди Онисима от их шагов. И глаза прищурились; больше нет в них ребячьего удивления, есть опыт. Да и то сказать — пять лет в темном забое при свете блендочки, — тут любые глаза станут мудрыми, как у совы. Да, выросли, выросли, черти! Возмужали! И, кажется, поумнели, а?..
— Виктор то имел в виду, — медленно объяснил Андрей, шагая по комнате, — что могла бы наша шахта лучше работать. — Он остановился перед Светличным и пожаловался: — Тесно нам в забое...
— Вполсилы люди работают! Это тебе понятно, Федор? — перебил Виктор.
— Уступы короткие. Какой же это уступ — восемь метров? Разойтись негде, — продолжал Андрей. — И опять же, воздух...
— Стой, Андрей! Дай я ему объясню!..
Вера тихонько выскользнула из-за стола. Ей не хотелось уходить, но и мешать встрече друзей и их беседе она боялась. Однако она не ушла, а только незаметно пересела на стул подле койки Андрея и занялась делом: стала чинить рабочую куртку Андрея. К тому, о чем шумели ребята, она не прислушивалась. Мужчины спорят о своем, о мужском, а она делает свое — женское. И ей хорошо! Всегда бы так!
А Светличный всерьез заинтересовался тем, о чем говорил Виктор. Перестал иронически щуриться. Уже не улыбался, хмурился. Слушал не перебивая. Он вдруг почувствовал зависть к ребятам. От их рассказов пахнуло на него знакомым запахом жизни и шахты. А он эти четыре года, как школьник, просидел за партой!
Он сказал, вставая:
— Так за чем же дело стало, ребята? Чего вы хнычете? Ломайте!
— Чего ломать? — опешил Виктор.
— А все! Старые порядки. Старые предрассудки. Старые нормы и условия труда. Все ломайте к чертовой матери!
— Э-эй! Ты, хлопче, поосторожней, поаккуратнее! — посоветовал дядя Онисим. Он таких речей не любил.
Светличный засмеялся:
— Нет, нет... Давай уж без всякой осторожности! По-шахтерски давай: все под корень. И — к чертовой бабушке! — Теперь ему хотелось дразнить дядю Онисима, подзадоривать ребят. Как замечательно все сложилось! Он приехал сюда на практику, а попадает в самую гущу драки. Опять драка — хорошо! Опять борьба. Вечная борьба нового со старым. Родная стихия. Он подумал, что без этого тугого, порохового воздуха боя ему и жить было бы невозможно.
Он спросил:
— А вы с кем-нибудь уже делились своими идеями, хлопцы?
— Та нет... С кем же? — отмахнулся Виктор.
— Зря. Кто у вас начальник участка?
— Прокоп Максимович. Дядя Прокоп, — ответил Андрей.
— A-а! Хорошо. Умный мужик. Смелый. А завшахтою Дед?
— Дед. Кто же еще?
— А главный инженер кто? — Светличный уже чувствовал себя на поле боя. Ему надо было знать дислокацию сил, состояние артиллерии, тылов, резервов. Он должен был угадать возможных противников и неожиданных друзей. — А парторг кто? — спросил он.
— Нечаенко Николай Остапович...
— Новый, не знаю его... Из шахтеров? Деловой? С Дедом ладит? На драку пойдет? Боевой?
Андрей ответил не сразу. Ему еще никогда не приходилось думать о парторге: какой он? Как никогда не приходилось думать о Деде, о главном инженере шахты, об управляющем трестом: а они какие?
— Нечаенко Николай Остапович? — задумчиво переспросил он. — Он хороший человек...
— Хороший человек — понятие беспартийное... — засмеялся Светличный.
Андрей опять немного подумал, потом покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Раз человек хороший, так он нашей партии.
7
Уже давно прошло то время, когда Андрей полагал, что шахта, как и мир, устроена идеально, а порядок в ней — вечен и непогрешим. Теперь он знал, что и в шахте, как и в мире, все не только меняется, но и должно меняться к лучшему. Таков уж закон жизни, закон движения.
Эти перемены всегда несет с собой человек, люди. Те беспокойные, хлопотливые, вечно и всем недовольные, неудовлетворенные, одержимые жаждой все переделывать да перестраивать люди, которых называют революционерами, передовиками или новаторами. Сам Андрей, к сожалению, еще не чувствовал себя таким человеком. Но хотел им быть.