Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.
Шрифт:
Однако в этом парне самого «будничного происхождения» много тонкой и высокой интеллигентности, идейного достоинства… Не просто в этом разобраться, но я пишу с живой натуры, а не выдумываю и не сочиняю мнимо живой портрет. При сочинительстве легко по своей воле привести в стройность все черты, а человек, как он есть в жизни, часто остается для тебя загадочным и нераскрытым.
На нем простые кирзовые сапоги, военная форма, которую он донашивает. При первой встрече он вежливо отказывает мне в беседе, так как не может не поехать в район в мастерские за деталями для гаража. Другой назначенный им день мы долго пребываем
— Комары кусают?..
Он усмехается. Приехал он сюда не из глуши, которая ничем не отличается от этих мест, а из Москвы, где еще до армии, а в особенности после демобилизации, жил неплохо. Скучает, как и все, по жизни города, но и только.
Я же знал, куда и зачем еду.
Он, конечно, не станет громко распространяться о каких–то своих прекрасных мечтах, но знаю, вижу: эти прекрасные мечты нет–нет да и озарят его умные глаза, когда он говорит о самых прозаических вещах, хотя бы о дорогах, которые должны преобразите в будущем край Кустанайских степей.
В то время как я ездил по Кустанайской области и потом размышлял над своими впечатлениями, в нашем литературном мире происходил широкий обмен мнениями о положительном герое современности. И говорилось больше всего о том, каким он должен быть. Естественно поэтому, в мои записки сами собой проникли мысли о том же самом герое, но, как видит читатель, я так и не сделал решительного заключения по этому важнейшему предмету литературной дискуссии.
Каким должен быть положительный герой среди молодежи и даже той ее части, которая сейчас живет и работает на целине, я тоже ничего не знаю. Думаю, что если кто–нибудь из нас, литераторов, узнает это во всей силе и правдивости, то он напишет если не гениальное, то уж, во всяком случае, знаменитое художественное произведение современности.
А от встреч с целинной молодежью, которые здесь частично описаны, у меня осталось великолепное впечатление силы, жизнедеятельности и непобедимости. Часто думалось о том, что таких, как эти молодые люди, сломить, пригнуть, победить нельзя. И в тех художественных вещах для кинематографа и театра, которые, может быть, выйдут в свет, мне хотелось довести до сердца и ума зрителей простую и живую мысль о том, что эти мальчики и девочки, черненькие и беленькие, дурные и хорошие, беззаветно и победоносно в сказочный срок сделали для Родины громадное дело.
1955
Это и есть правда
Эта маленькая речь, несколько лишь обработанная на стенографической записи, отразила мои первые впечатления от фильма «Павел Корчагин», первые — значит непосредственные, еще не охлажденные критическими размышлениями.
Но пусть это выступление остается как было, потому что полемика вокруг этого самобытного фильма произойдет горячая.
Картина производит громадное впечатление своим единством взгляда на первые годы революции, своим суровым художественным образом военного коммунизма.
Мне думается, что фильм этот — настоящее произведение социалистического реализма, который сам собой возник в нашей литературе еще в дорапповские времена, социалистического реализма, не испорченного поздними теориями и не засоренного догмами бесконфликтности и розовой воды. Это произведение по его взгляду на действительность напоминает мне фадеевский «Разгром» с его мужеством революционной правды — правды грубой, неудобной для легкого восприятия.
Мы все еще толкуем и спорим о том, что есть социалистический реализм, а он, не внимая нашим толкам, сомнениям и спорам, прекрасно существует в честном, бескомпромиссном, взволнованном служении советскому искусству. И образцом честности, бескомпромиссности и взволнованности я считаю эту работу наших молодых режиссеров.
Социалистический реализм я понимаю как могучее, новое, мировое направление во всех искусствах современности. В кинофильме «Павел Корчагин» этот реализм решает свои задачи в самом трудном, рискованном сюжете — сюжете трагическом.
Не надо бояться слов. Кто–то сказал, что в картине есть жертвенность. Да, по–моему, есть. И это — пафос, патетика в истинном смысле слова. Ибо если люди чем–то жертвуют и есть жертвы, то как же не быть жертвенности? Не понимаю. Другое дело, что человек, жертвуя, не проникается молитвенным настроением к року или божеству, но все равно без высшего напряжения духа нет жертвы, которая делалась и делается нашим человеком для своего народа.
И жертва, и трагичность, и самые страдания даются в фильме глубоко, серьезно, даже страшно, а обреченности нет и внешнего оптимизма нет. Это новое социалистическое искусство. Я взял бы к фильму эпиграфом отличную, на мой взгляд, фразу из самого же фильма. Когда говорят там о необходимости постройки узкоколейной дороги, то произносится эта фраза:
— Там (на болотах) строить нельзя… Но и не строить нельзя.
К великому множеству исторических ситуаций, событий, переплетений тех лет можно применить эту революционную формулу: сделать нельзя и не сделать нельзя. И в этой революционной формуле самая сокровенная и великая суть оптимизма, который пронизывает фильм от начала до его прекрасной заключительной реплики.
Да, конечно, это другой оптимизм, принципиально отличный от того, до которого мы докатились в «Кавалере Золотой Звезды».
Позвольте мне оценку образа Корчагина, как его понимают режиссеры и как трактует актер, заменить одним личным воспоминанием.
У меня очень плохое зрение. Отчего? Это следы романтики революции, о которой мы говорим с упоительным умилением и легкостью. А мальчишке было восемнадцать лет, и неизвестно, какой черт понес его в красногвардейский отряд, так как воевать он не мог, оттого что был страшно близорук.
Потом смена властей в Ростове, аресты, голод, холод и, наконец, сыпняк с катастрофическим осложнением на глаза. Я находился надолго под угрозой полной слепоты. Молодой организм поборол, но я остался на всю жизнь с ужасным зрением. Вот вам романтика революции. Но я никакой не Павел Корчагин, тысячной доли не сделал по сравнению с ним, на меня лишь легко дохнула гражданская война… И видите, как это серьезно, как трагично.
Дальше иду по молодости: продразверстка, трибунал, суды над кулаками, укрывающими хлеб. Я корреспондент газеты и секретарь трибунала. И… мы с другом в редакции имеем на двоих одну пару башмаков.