Собрание сочинений в трех томах. Том 1

Федоров Василий Михайлович

"Не знаю, как вы…"

Не знаю, как вы, Но случалось со мной, Что вспоминаю ее и краснею. Давно это было. За партой одной Три года сидели мы с нею. Был мягок, Был тонок волос ее лен, Простую лишь знавший укладку. Скажу откровенно, Что был я влюблен До крайности в каждую прядку. Но ей Ничего я тогда не сказал И, чтоб не казаться беднягой, Уехал в деревню и землю пахал Простою двуконною тягой. Пьянила земля, И тепла и черна, Смутила хмельное сознанье, И в город, где стала учиться она, Мое полетело признанье. С надеждою Ждал я от милой ответ, Предавшись фантазии яркой. Однажды мне подали синий конверт С огромной красивою маркой. Читать побежал В молодой березняк, Где часто бродил одинокий. Не очень-то нежный, Я сердцем размяк, Увидев приветные строки. Пока о стороннем беседа велась, Был почерк ее одинаков; Пошло про любовь — и увидел я вязь Неясных

готических знаков. Что делать? Вдруг свет в мою душу проник. От счастья лицо разулыбив, Любовное слово я чудом постиг, Прочел по-немецки: "Их либе…" И помню, тогда же В любовной тоске Решил я, о школе мечтая, Что эту строку На чужом языке Когда-нибудь всю прочитаю. Два года Сквозь дебри глаголов чужих Спешил я к строке сбереженной. Письмо развернул я. "Их либе дих нихт!" — Прочел, огорченьем сраженный. О, знать бы тогда, В том зеленом леске, Чтоб совесть не знала уколов, Что все отрицанья В чужом языке Ставятся после глаголов. За многие годы Изжил я вполне Остатки наивности детской. Но все же краснею, А главное — мне С тех пор не дается немецкий…

"Я шел тропой…"

Я шел тропой. След детства моего Заштопан был щетинкою зеленой, Но, как и прежде, у сырых обочин Цвел пышный дягиль и росла куга. А чуть повыше — За дымком зеленым Молоденьких берез, стоявших рядом, Черемуха белела, словно платье Подружки, караулившей меня. Мне вспомнилась она. Меж тем тропинка Вела меня все дальше: На опушке Открылось мне село и на отлете — Двор МТС и пятистенный дом. Я подошел к крыльцу, и, не гадая, Не думая о том, как в доме встретят, Поднялся я на шаткие ступени, Тихонько постучался и вошел. Меня не ждали. Мальчик крикнул: — Мама! — На зов его из комнаты соседней Метнулась женщина, она спросила: — Вы не к Сергею? — Нет, я не к Сергею… — А вам кого? — Наташу… — Удивленно Взлетели брови, и густой румянец Залил ее лицо, она сказала Застенчиво и тихо: — Я Наташа… Сказала так застенчиво и тихо, Как будто предо мною извинялась За то, что лишь девическое имя Сквозь годы пронесла без перемен. Что говорить, она была красива Неяркою, не милой красотою — С большими незнакомыми глазами, С чужим лицом и голосом чужим. — Так это же ведь ты?! — И засмеялась Тем радостным и тем задорным смехом, Как будто это прежняя Наташа, В ней спрятанная, Голос подала. Сначала голос, а минутой позже Я видел на лице ее красивом, Хоть все еще чужом и незнакомом, Те прежние, Наташины глаза. И странно было видеть, как, меняясь И голосом, и жестом, и глазами, То девочка заговорит со мною, То женщина степенно перебьет… В своей любви двоиться не умея, Их слушая, я понял по всему, Что женщина была верна Сергею, А девочка, как прежде, Не ему…

"Наш сад похож, когда цветет…"

А. Коптелову

Наш сад похож, когда цветет, На белую метелицу… В нем яблоня не вверх растет, А над землею стелется. Она садовником своим Нисколько не унижена И лишь на случай вьюжных зим К родной земле приближена.

"Я не завидую орлам…"

Я не завидую орлам, Парящим в небе голубом. Я сам бываю часто там, Где видно на сто верст кругом. С невероятной высоты, Где кровь хмельная бьет в виски, Земной не видя красоты, Я, верно, умер бы с тоски. Любые страхи нипочем, Но я страдал, Когда внизу Река казалась мне ручьем, А пруд похожим на слезу. И даже город мой мельчал И становился все бедней. Я с высоты Не замечал Снующих по нему людей. Я с неба совершал побег. Меня оттуда вниз несло, И все, что создал человек, Опять росло, росло, росло… Я не завидую орлам, Земной — с земли не убегу. Я человеческим делам Не удивляться Не могу.

СЛЕПОЙ

Людей не видя, пред собой, Не замечая в сквере лавочки, По улице идет слепой, Потрагивая землю палочкой. Его толкнут, Пройдут вперед, И тотчас, торопясь вмешаться, Какой-то зрячий призовет Быть чуткими И не толкаться. Но слышу голос я его, Негромкий в человечьем гуде: Толкайтесь… Это ничего… Я буду знать, Что рядом люди.

"Отцветает тополь…"

И. Мухачеву

Отцветает тополь, Белый пух кружится. Покружившись вдоволь, На виски ложится. Стал он сединою, Этот пух крылатый… Наконец-то мною Найден виноватый.

ДИКИЙ МЕД

(1955 — 1958)

СЕРДЦА

Все испытав, Мы знаем сами, Что в дни психических атак Сердца, не занятые нами, Не мешкая займет наш враг, Займет, сводя все те же счеты, Займет, засядет, Нас разя… Сердца! Да это же высоты, Которых отдавать нельзя.

СУДНЫЙ ДЕНЬ

Я

сам себя судил, И суд был очень строгим, Перед тобой, народ, Я провинился многим. А начались грехи Для молодых обычным: Свой дар писать стихи Считал я даром личным. Второй мой тяжкий грех, Прощавшийся другими: Я думал, неуспех Хулит мое лишь имя. А недругов своих Нападки злые встретив, Я отступал от них — И в этом грех мой третий. Судьбу свою связав, С народною судьбою, Я не имею прав Пренебрегать собою.

РАБСКАЯ КРОВЬ

Вместе с той, Что в борьбе проливалась, Пробивалась из мрака веков, Нам, свободным, В наследство досталась Заржавелая рабская кровь. Вместе с кровью Мятежных, Горячих, Совершавших большие дела, Мутноватая жижица стряпчих, Стремянных В нашу жизнь затекла. Не ходил на проверку к врачу я, Здесь проверка врача не нужна. Подчиненного робость почуяв, Я сказал себе: Это она! Рос я крепким, Под ветром не гнулся, Не хмелел от чужого вина, Но пришлось — Подлецу улыбнулся И почувствовал: Это она! Кровь раба, Презиравшая верность, Рядом с той, Что горит на бегу, — Как предатель, Пробравшийся в крепость, Открывает ворота врагу, Как лазутчик, Что силе бойцовой Прививает трусливую дрожь. Не убьешь ее пулей свинцовой И за горло ее не возьмешь. Но борюсь я, Не днями — годами Напряженная длится борьба. Год за годом, Воюя с врагами, Я в себе Добиваю раба.

РОВЕСНИЦА

Она стара, Не дружит с лестницей И всходит на нее, ворча, Односельчанка и ровесница Володи, То есть Ильича. А встретится с юноголосыми, — И начинает вспоминаться, Что бегала в ту пору с косами, Что было ей тогда семнадцать. Ребята зашумят: Мол, вспомните И расскажите, как все было. И вспомнит, что стирала в омуте Белье И мыло обронила. А день-то выдался ненастный, И он глядел на речку с камня. — Что, мыло?! — И воскликнул радостно: — Предлог прекрасный для купанья! У лодок, Спавших кверху доньями, Разделся он, Над головою Похлопал этак вот ладонями, Нырнул — И скрылся под водою. Всплыл шумно, Мыло бросил к тазику И пошутил он, улыбаясь: — Представьте, отнял у карасиков Они от ила отмывались! Замолкла. В памяти полощется Белье, В глазах вода текучая… Ребята снова к ней, Им хочется Услышать про другие случаи. Сказала тоном неуверенным: — Когда бы я, ребята, знала, Что будет он, Володя, Лениным, Тогда б я все запоминала.

"НЕИЗВЕСТНАЯ"

Если белые вихри навстречу летят, Проезжая село, не погреться рисково… В Кулундинской степи, В третьей чайной подряд, "Неизвестную" мы повстречали. Крамского. И пока чистим ржавую воблу, Пока Делим горькую водку По стопке на брата, "Неизвестная" смотрит на всех свысока, Приподняв свои длинные брови крылато. Под бровями Тенистых ресниц густота, Под ресницами грусть И чуть-чуть удивленье, В добрых линиях губ — Чистота, красота, О которых тоскует мое поколенье. Отогрелась душа, и оттаяла боль, Незажившая рана, как прежде, заныла. Гроздь увидев Косы ее темной, как смоль, Вспомнил ту, Что своей красоте изменила. Мне обидно до слез, что ее улестил Тот, кто нашей мечты И на шаг не приблизит. А вот эта, Которой я все бы простил, Не обидит других и себя не унизит. А вот эта, дающая крылья мечте, В кулундинскую глушь Не могла не явиться, Чтобы мы, Пробиваясь к большой красоте, На суровом пути не могли заблудиться. Нас не случай в холодные степи занес, Мы давно человеческой радостью бредим. Мы выходим за дверь. Пусть крепчает мороз И бушует пурга на дорогах, Доедем!

"Нелегко рожденному в Сибири…"

Нелегко Рожденному в Сибири Нежным быть в метельном мятеже И слова тяжелые, как гири, День за днем вынашивать в душе. Слово — это тяжесть, Слово — это До поры неустранимый гнет. Иль оно пригнет к земле поэта, Иль поэт Им недруга убьет.

БАЙКАЛ

Ложась вздремнуть, у темных скал, Не хороня своих секретов, Мне выражал старик Байкал Свою обиду на поэтов. — Они поют меня всегда, Когда кипит моя вода, Когда порыв мой дик и бешен, Но почему-то не тогда, Когда я тих и безмятежен, Когда, закончив с ветром спор, Я вытянусь, решив погреться, И девушка с высоких гор В меня приходит поглядеться. Прозрачный, как одна слеза, Я неподвижным быть умею. Ее монгольские глаза Я сделать уже не посмею. На мне приметен каждый блик И каждый луч, По мне скользящий… Быть может, Этим я велик, Быть может, В этом настоящий. Не расшатать мне вечных скал, Да, и признаться, труд напрасен. — Так говорил старик Байкал. И был с Байкалом Я согласен.