Собрание сочинений. Т. 10. Жерминаль
Шрифт:
— Да! Да! — взвились голоса.
— А какие меры вы примете? Если завтра трусы возобновят работу, мы, несомненно, потерпим поражение.
Как дыхание бури, понеслись выкрики:
— Смерть предателям!
— Итак, вы решаете призвать их к выполнению долга, напомнить им клятвенное их обещание… Вот что мы могли бы сделать — пойти к шахтам: пусть изменники, увидев нас, образумятся, пусть Компания поймет, что мы единодушны и скорее умрем, чем уступим.
— Правильно! К шахтам! К шахтам!
С самого начала своей речи Этьен искал взглядом Катрин среди бледных женских лиц в гудевшей перед ним толпе. Нет, ее
— А если, товарищи, найдутся среди нас доносчики, — продолжал Этьен, им не поздоровится, мы их знаем… Да, да… Я вот вижу вандамских углекопов, а ведь они не прекратили работы на своей шахте.
— Ты это про кого говоришь? Про меня? — вызывающим тоном спросил Шаваль.
— Про тебя или про кого другого… Но раз ты заговорил, так вспомни пословицу: сытый голодного не разумеет… Ты-то работаешь на Жан-Барте…
Его прервал насмешливый голос:
— Ну да, работает!.. За него жена работает…
Шаваль густо покраснел и выругался:
— Убирайтесь вы к черту! Или запрещается работать?
— Да, запрещается, — крикнул Этьен. — Когда товарищи терпят лишения ради общего блага, запрещается быть эгоистом, лицемером и вставать на сторону хозяев! Если бы забастовка охватила все шахты до единой, мы давно стали бы господами положения… Раз на копях Монсу забастовали — в Вандаме ни один человек не должен был спуститься в шахту. Мы нанесли бы хозяевам решающий удар, если бы работа остановилась во всем краю, не только здесь, но и у господина Денелена… Понял? В забоях Жан-Барта только предатели рубят уголь… Да, да… все вы там предатели.
Вокруг Шаваля люди угрожающе зарокотали, замахали руками, послышались крики: «Бей его! Бей предателя!» Он побледнел. Но неистовое желание восторжествовать над Этьеном внушило ему некую мысль. Он гордо выпрямился:
— Ну так слушайте! Все слушайте! Приходите завтра в Жан-Барт и увидите, работаю ли я!.. Мы на вашей стороне. Товарищи послали меня сказать вам это. Надо загасить топки, надо, чтоб и машинисты тоже забастовали. Пусть себе насосы остановятся. Тем лучше. Вода затопит шахту. Все полетит к черту!
Шавалю тоже рукоплескали, и с этой минуты Этьена оттерли в сторону. Один за другим на пень залезали ораторы и произносили речи, утопавшие в шуме; они жестикулировали, предлагали самые крайние меры. Всеми овладело какое-то исступление, неистовство, свойственное фанатикам, когда они, устав надеяться на долгожданное чудо, решают наконец вызвать его сами. Люди, у которых в голове мутилось от голода, мечтали о пожарах и кровопролитии, за коими немедленно воссияет апофеоз — придет всемирное счастье.
Луна заливала своим безмятежным светом бушующую толпу; лесную тишину нарушали крики, призывавшие к резне. Подмерзший мох хрустел под ногами, а могучие буки, ветви которых вырисовывались в светлом небе тонким черным узором, не слышали, не замечали обездоленных, суетившихся у их подножия.
В суматохе супруги Маэ оказались рядом; оба были выбиты из колеи, утратили свое здравомыслие, и, дойдя до предела отчаяния, мучившего их целый месяц, рукоплескали Леваку, который, подливая масла в огонь, требовал смерти инженеров. Пьерон куда-то исчез. Бессмертный и Мук говорили разом, кричали что-то гневное и бессвязное, чего никто не мог разобрать. Захарий «для смеху» предлагал, чтобы снесли разом все церкви, а Муке изо всей силы стучал о землю своей клюшкой — просто для того, чтобы шуму было побольше. Женщины подхлестывали друг друга; жена Левака, подбоченившись, напала на свою дочь Филомену, обвиняя ее в тем, что она над людьми смеется; Мукетта кричала, что надо силой стащить жандармов с лошадей; Горелая отколотила Лидию за то, что девчонка не нарвала листьев одуванчика, и, разгорячившись, старуха продолжала размахивать кулаками, адресуя свои удары всем хозяевам и страстно желая, чтобы они попали ей в руки. Жанлен оторопел и на мгновение притих, когда Бебер узнал от мальчишки-откатчика, что жена Раснера видела, как они утащили крольчиху, но затем Жанлен решил, что, возвращаясь домой, он потихоньку выпустит ее у дверей заведения Раснера, и, успокоив себя таким решением, принялся орать еще громче прежнего, раскрыл свой новенький складной нож и размахивал им, гордясь тем, что лезвие блестит при луне.
— Товарищи! Товарищи! — кричал охрипшим голосом измученный Этьен, пытаясь добиться хоть короткого молчания и окончательно столковаться.
Наконец толпа умолкла и стала слушать.
— Товарищи! Завтра утром соберемся у шахты Жан-Барт. Решено?
— Да, да! В Жан-Барт. Смерть предателям!
Трехтысячный хор голосов поднялся к бескрайнему небу, прокатился в даль, залитую чистым лунным сиянием, и замер.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
В четыре часа утра луна зашла, настал непроглядный мрак. У Денеленов все еще спали; двери и окна были заперты, старый кирпичный дом, отделенный от шахты Жан-Барт большим запущенным садом, стоял немой и мрачный. Другой, стороной он выходил на дорогу к Вандаму — большому селу, расположенному за лесом, километрах в трех.
Денелен, сильно уставший, так как вчера он почти не выходил из шахты, крепко спал, повернувшись лицом к стене. Вдруг ему приснилось, что его кто-то зовет. В конце концов он проснулся и, наяву услышал голос, окликавший его из сада, вскочил с постели и отворил окно. Он увидел одного из своих штейгеров.
— Что случилось? — спросил Денелен.
— Господин Денелен, рабочие взбунтовались. Половина смены отказалась работать и другим не дает спуститься в шахту.
Спросонок Денелен ничего не понял, в голове у него гудело. От промозглой сырости его стало знобить, словно от ледяного душа.
— Заставьте их спуститься, черт побери! — заикаясь, пробормотал он.
— Они целый час буянят, — продолжал штейгер. — Вот мы и решили вас позвать. Может, вам удастся их образумить.
— Хорошо. Сейчас иду.
Он быстро оделся. Голова была теперь совершенно ясная. Тревога отогнала сои. Как уйти из дому? Ни кухарка, ни слуга не пошевелились, воры свободно могут забраться в дом. Но с другой стороны лестничной площадки послышалось испуганное перешептывание, и, когда он вышел из спальни, отворилась дверь из комнаты дочерей, и они обе появились в белых капотах.
Люси, старшей дочери, высокой статной брюнетке, было двадцать два года, а младшей, Жанне, едва минуло девятнадцать; миниатюрная, с золотистыми косами, она была изящна, миловидна и ласкова.