Собрание сочинений. Т. 1

Черный Саша

IV

БЕЗВРЕМЕНЬЕ ^*

(Элегия)

Туманы Северной Пальмиры Недвижно стынут над Невой. Ах, дайте тему для сатиры Цензурной, новой и живой! Буренин? Нет, что мертвых трогать, Пусть в «Новом времени» гниет; Положишь, бедного, на ноготь И щелкнешь — вонь кругом пойдет. Писатель Меньшиков? Обновка!.. Он, как трамвай, навяз в зубах; Пусть выдыхается — неловко Писать сатиры о гробах. Иль взять Столыпина за жабры? Опять не ново и претит — Ведь он безвредней старой швабры… Пусть пишет — Бог его простит. Но кто? Быть может, Пуришкевич? Я — чистоплотный господин! Пускай уж лучше Дорошевич Его поместит в «Сахалин». Нет крупных гадин! — Измельчали… Ломаю в горести перо. Разумно ль трогать их? Едва ли — И неприлично, и старо. Вы улыбнулись? Вы готовы Назвать, быть может, тех и тех… Но будем немы, как коровы, Чтоб не вводить друг друга в

грех. Щиплю в раздумье струны лиры И никну скорбно головой… Ах, дайте тему для сатиры Цензурной, новой и живой!.. <1908>

«ПЬЯНЫЙ» ВОПРОС ^*

Мужичок, оставьте водку, Пейте чай и шоколад. Дума сделала находку: Водка — гибель, водка — яд. Мужичок, оставьте водку. Водка портит божий лик, И уродует походку, И коверкает язык. Мужичок, оставьте водку, Хлеба Боженька подаст После дождичка в субботку… Или «ближний» вам продаст. Мужичок, оставьте водку, Может быть (хотя навряд), Дума сделает находку, Что и голод тоже яд. А пройдут еще два года — Дума вспомнит: так и быть, Для спасения народа Надо тьму искоренить… Засияет мир унылый — Будет хлеб и свет для всех! Мужичок, не смейся, милый, Скептицизм — великий грех. Сам префект винокурений В Думе высказал: «Друзья, Без культурных насаждений С пьянством справиться нельзя…» Значит… Что ж, однако, значит? Что-то сбились мы слегка,— Кто культуру в погреб прячет? Не народ же… А пока — Мужичок, глушите водку, Как и все ее глушат, В Думе просто драло глотку Стадо правых жеребят. Ах, я сделал сам находку: Вы культурней их во всем — Пусть вы пьете только водку, А они коньяк и ром. <1908>

«Не думайте, что Босния…» ^*

Не думайте, что Босния Пришита Франц-Иосифом Для пользы хитрой Австрии… Я тоже думал так. Но Франц-Иосиф грамотно, Умно и убедительно В рескрипте доказал, Что Босния захвачена Невиннейшею Австрией Для пользы… той же Боснии. Знакомые слова! А чтоб она не плакала От этой эволюции, Сошьют ей конституцию Из стареньких штанов, Штанов, кругом заплатанных, Запятнанных, захватанных, Штанов, совсем изношенных И лишь недавно сброшенных В австрийской стороне. <1908>

ПЕРЕД НАЧАЛОМ ДУМСКИХ ИГР ^*

(Беспартийная элегия)

Теперь, когда прошла предвыборная свалка, Осмелюсь беспартийный голос мой поднять: Избранников кадет до крупных слез мне жалко… Позвольте мне над ними порыдать! Они, как девушки среди бродяг вертепа, Краснея и стыдясь, потупят глазки вниз, Молчать нельзя, а говорить нелепо, В сердцах подмок предвыборный девиз. Они — три лебедя (а октябристы — раки, Союзники же — щуки без зубов)… Впрягаться ль в воз? Измажешь только фраки, Натрешь плечо и перепортишь кровь. Три девушки исправят ли ватагу Хозяйских псов, косясь на кабинет? О нет! О нет! Сочувственную влагу Я лью в унынии и повторяю: «Нет». А вы, бесстыдники, бездушные кадеты, Зачем послали в Думу «малых сих»? Они чрез месяц исхудают, как скелеты, И будут ручки кресел грызть своих. О, лучше б дома пить им чай с лимоном, Мечтать о Лондоне, читать родную «Речь», Чем, оглушаясь хомяковским звоном, Следить за ритмом министерских плеч! Чт о имсказать, когда такая пушка, Как Родичев, и тот умолк давно? Лишь Маклаков порою, как кукушка, Снесет яйцо. Кому — не все ль равно? На днях опять начнется перепалка, И воз вперед не двинется опять… Избранников кадет до крупных слез мне жалко: Их — раки с щуками потащут с возом вспять. <1909>

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС ^*

Не один, но четыре еврейских вопроса! Для господ шулеров и кокоток пера, Для зверей, у которых на сердце кора, Для голодных шпионов с душою барбоса Вопрос разрешен лезвием топора: «Избивайте евреев! Они — кровопийцы. Кто Россию к разгрому привел? Не жиды ль? Мы сотрем это племя в вонючую пыль. Паразиты! Собаки! Иуды! Убийцы!» Вот вам первая темная быль. Для других вопрос еврейский — Пятки чешущий вопрос: Чужд им пафос полицейский, Люб с горбинкой жирный нос, Гершка, Сруль, «свиное ухо» — Столь желанные для слуха! Пейсы, фалдочки капотов, Пара сочных анекдотов: Как в вагоне, у дверей В лапсердаке стал еврей, Как комично он молился, Как на голову свалился С полки грязный чемодан — Из свиной, конечно, кожи… Для всех, кто носит имя человека, Вопрос решен от века и на век — Нет иудея, финна, негра, грека, Есть только человек. У все, кто носит имя человека, И был, и будет жгучий стыд за тех, Кто в темной чаще заливал просеки Кровавой грязью, под безумный смех… Но чт о — вопрос еврейский для еврея? Такой позор, проклятье и разгром, Что я его коснуться не посмею Своим отравленным пером… <1909>

ЮДОФОБЫ ^*

Они

совершают веселые рейсы По старым клоакам оплаченной лжи; «Жиды и жидовки… Цыбуля и пейсы… Спасайте Россию! Точите ножи!» Надевши перчатки и нос зажимая, (Блевотины их не выносит мой нос), Прошу вас ответить без брани и лая На мой бесполезный, но ясный вопрос: Не так ли: вы чище январских сугробов, И мудрость сочится из ваших голов,— Тогда отчего же из ста юдофобов Полсотни мерзавцев, полсотни ослов? <1909>

V

УСТАРЕЛЫЙ ^*

Китти, кис, сними же шляпку, Распусти свою косу. Я возьму тебя в охапку, На кушетку понесу… Лжет Кузмин, и лжет Каменский, Арцыбашев и Бальмонт — Чист и нежен взор твой женский, Как апрельский горизонт. Демон страсти спрятал рожки, Я гляжу в твои уста, Глажу маленькие ножки, Но любовь моя чиста. Если ж что-нибудь случится (В этом деле — кто пророк?) — Пусть мой котик не стыдится И не смотрит в потолок. Об одном прошу немало Со слезами на глазах: Не описывай финала Ни в рассказах, ни в стихах! <1908>

«Мы сжились с богами и сказками…» ^*

Мы сжились с богами и сказками, Мы верим в красивые сны, Мы мир разукрасили сказками И душу нашли у волны, И ветру мы дали страдание, И звездам немой разговор, Все лучшее — наше создание Еще с незапамятных пор. Аскеты, слепцы ли, безбожники — Мы ищем иных берегов, Мы все фантазеры-художники И верим в гармонию слов. В них нежность тоски обаятельна, В них первого творчества дрожь… Но если отвлечься сознательно И вспомнить, что все это ложь, Что наша действительность хилая — Сырая, безглазая мгла, Где мечется тупость бескрылая В хаосе сторукого зла, Что боги и яркие сказки И миф воскресенья Христа — Тончайшие, светлые краски, Где прячется наша мечта,— Тогда б мы увидели ясно, Что дальше немыслимо жить… Так будем же смело и страстно Прекрасные сказки творить! <1908>

ВЕСЕННИЕ СЛОВА ^*

У поэта только два веленья: Ненависть — любовь, Но у ненависти больше впечатлений, Но у ненависти больше диких слов! Минус к минусу цепляется ревниво, Злой итог бессмысленно растет. Что с ним делать? Прятаться трусливо? Или к тучам предъявлять безумный счет? Тучи, хаос, госпожа Первопричина! Черт бы вас побрал. Я, лишенный радости и чина, Ненавидеть бешено устал. Есть в груди так называемое сердце, И оно вопит, а пищи нет. Пища ль сердцу желчь и уксус с перцем? Кто украл мой нёктар и шербет?! Эй, душа, в трамвайной потной туше, Ты, что строчки эти медленно жуешь! Помнишь, как мы в детстве крали груши И сияли, словно новый грош? Папа с мамой нам дарили деньги, Девушки — «догробную любовь», Мы смотрели в небо (к черту рифму) И для нас горели облака!.. О, закройся серою газетой, Брось Гучкова, тихо унесись, Отзовись на острый зов поэта И в перчатку крепко прослезись… Пусть меня зовут сентиментальным (Не имею ложного стыда), Я хочу любви жестоко и печально, Я боюсь тупого «никогда». Я хочу хоть самой куцей веры… Но для нас уж дважды два — не пять, Правда ткет бесстрастно невод серый И спускается на голову опять. Лезет в рот и в нос, в глаза и в уши (У поэта — сто ушей и глаз) — В утешенье можешь бить баклуши И возить возы бескрылых фраз: «Отчужденность», «переходная эпоха» — Отчего, к чему, бухгалтеры тоски?! Ах, еще во времена Еноха Эту мудрость знали до доски. Знали. Что ж — иль меньше стало глупых? Иль не мучат лучших и детей?! О, не прячьте истину в скорлупы, Не высиживайте тусклых штемпелей! Вот сейчас весна румянит стены. Стоит жить. Не ради ваших фраз — Ради лета, леса и вербены, Ради Пушкина и пары женских глаз, Ради пестрых перемен и настроений, Дальних встреч и бледных звезд ночей. Ради пройденных с проклятием ступеней, Ради воска тающих свечей — Вот рецепт мой старый и хваленый, Годный для людей и лошадей… В чем виновен тот, кто любит клены И не мучит лучших и детей? <1910>

ГЛАЗА! ^*

У моей любимой Любы Удивительные зубы, Поразительные губы И точеный, гордый нос. Я борюсь с точеным носом, Зубы ставлю под вопросом, Губы мучу частым спросом И целую их взасос. Защищаюсь зло и грубо, О, за губы и за зубы Не отдам уютной шубы Одиночества и сна! Не хочу, хочу и трушу… Вновь искать «родную душу» — И найти чужую тушу, Словно бочку без вина? Но взгляну в глаза — и amen! [36] Вот он темный старый пламень… Бедный, бедный мой экзамен! Провалился и сдаюсь. Вновь, как мальчик, верю маю И над пропастью по краю Продвигаюсь и сгораю, И ругаюсь, и молюсь. <1910>

36

Конец (лат.).