Собрание сочинений. Т. 1

Черный Саша

НЕМЕЦКИЕ СТУДЕНТЫ ^*

В Европе студенты политикой не занимаются.

Из реакционных прописей

Студенты-корпоранты, Лихие господа! В науках обскуранты, Но рыцари всегда. Все Карлы, Францы, Фрицы — Традиции рабы: Изрублены из лица, Изранены их лбы. Но пылкая отвага — Мишурная гроза: Щадит стальная шпага И сердце, и глаза. Здесь колют только в рожу. Что рожа? Ерунда! Зашьют проворно кожу — Ступай себе тогда. Так «честь» защитив мило, Дуэльный скоморох Врага целует в рыло Под общий дружный «Hoch!» [37] . Потом, забинтовавшись, К фотографу идут, А после, нализавшись, Опять друг друга бьют. <1908>

37

«Ура!» (нем.).

В

НЕМЕЦКОМ КАБАКЕ ^*

Кружки, и люди, и красные столики. Весело ль? Вдребезги — душу отдай! Милые немцы смеются до колики, Визги, и хохот, и лай. Мирцли, тирольская дева! В окружности Шире ты сосен в столетнем лесу! Я очарован тобой до недужности. Мирцли! Боюсь не снесу… Песни твои добродушно-лукавые Сердце мое растопили совсем, Мысленно плечи твои величавые Жадно и трепетно ем. Цитра под сильной рукой расходилась, Левая ножка стучит, Где ты искусству такому училась? Мирцли глазами сверлит… Влезли студенты на столики парами, Взвизгнули, подняли руки. Матчиш! Эйа! Тирольцы взмахнули гитарами. Крепче держись — улетишь!.. Мирцли! Спасибо, дитя, за веселие! Поздно. Пойду. Головой не качай — В пиво не ты ль приворотное зелие Всыпала мне невзначай? <1910> Гейдельберг

VIII

РОДНОЙ ПЕЙЗАЖ ^*

Умирает снег лиловый. Видишь — сумерки пришли: Над унылым сном земли Сизых туч хаос суровый Надвигается вдали. На продрогшие осины Ветер северный летит, Хмуро сучья шевелит. Тени холодны и длинны. Сердце стынет и болит. О печальный трепет леса, Переполненного тьмой! Воздух, скованный зимой… С четырех сторон завеса Покоренности немой… На поляне занесенной Пятен темные ряды — Чьи-то бедные следы, Заметает ветер сонный И свистит на все лады. Кто искал в лесу дорогу? И нашел ли? Лес шумит. Снег тенями перевит. Сердце жалуется Богу… Бог не слышит. Ночь молчит. <1910>

В СТЕПИ ^*

Облаков оранжевые пряди Взволновали небо на закате. В ароматной, наплывающей прохладе Зазвенел в душе напев крылатый. Все темнее никнущие травы Все багряней солнечное око. Но, смиряя пыл небесной лавы, Побежали сумерки с востока. Я один. Поля необозримы. В камышах реки кричат лягушки. На холмах чертой неуловимой Засыпают дальние опушки. Набегает ветер за плечами. Задымились голубые росы. Под последними печальными лучами Меркнет облако и голые откосы. Скрип шагов моих чужой и странно звонкий. В темноте теряется дорога. И на небе, правильный и тонкий, Смотрит месяц холодно и строго. <1910>

ЗАКАТ ^*

В стекла оранжевой бронзой ударил закат. Ясно и медленно краски в воде потухали. Даль затянулась лиловым туманом печали, Черные птицы лениво на запад летят. Скованный город весна захватила врасплох… Теплые камни, звеня, отвечают телегам, Черные ветки томятся по новым побегам. Голос презренья и гнева стыдливо заглох. В небе рассыпался матово-нежный коралл. Люди на улицах шли и смущенно желали… Ясно и медленно краски в воде догорали, В стеклах малиновой бронзой закат умирал. <1910>

ШЛЯПА ^*

На мохнато-влажном срубе Монастырского колодца Я тебя в глаза и в губы Полнозвучно целовал… По дощатому навесу Гулко бился дымный дождик, В щели облачное небо Строго хмурилось на нас. Колоссальнейшую шляпу Из колосьев ржи и маков Я тихонько для удобства Снял и рядом положил,— Чтобы мне крутые брови, Теплый лоб, затылок, уши И каштановые пряди Легче было целовать. Вдруг толчок, протяжных шорох, Тихий всплеск… и мы вскочили,— Шляпа с маками в колодце! Шляпа с маками на дне! Сумасшедшими глазами Мы смотрели в пропасть сруба: Дождь… лишение наследства… Сплетни в городе… позор… К счастью, послушник веселый За водой бегом примчался. Я с ним кротко объяснился,— Ты потупила глаза… И всплыла, с ведра свисая. Разложившаяся шляпа, Истекая кровью маков, Оседая и дрожа. Фыркнул

радостно молодчик И ушел, сказав: «Бог в помочь!» Знал ли он, что эту шляпу Носит Сара Блюменберг? Два часа сушилась шляпа. Два часа, не отдыхая, Хохоча, мы целовались Все нежнее и нежней. И когда мы вышли в сумрак Влажно радостного сада, Нам кивали все деревья, Все монахи, все кусты,— И, смущенно улыбаясь, По душистым закоулкам Я в молчанье до калитки Проводил мою звезду. ……………………………………… Как-то в зимнем, грязном сквере Отвратительной столицы Я припомнил эту сказку Через много темных лет. Потому что по дорожке Проплыла моя богиня, Нагло-жирная индюшка В бриллиантах и шелках. <1911>

МОРОЗ ^*

На деревьях и кустах Кисти страусовых перьев. Банда бойких подмастерьев Лихо мчится на коньках. Прорубь в снежной пелене. По бокам синеют глыбы. Как дрожат от стужи рыбы В мертвой, черной глубине! Пахнет снегом и зимой. В небе дымчатый румянец. Пятки пляшут дробный танец И, хрустя, бегут домой. На усах хрустальный пух, У ресниц сквозные стрелы. Сквозь мираж заиндевелый Реют стаи белых мух. Растоплю, дрожа, камин. Как свирель к устам венгерца, Пусть прильнет к печали сердца Яркий, угольный кармин… Будут яблоки шипеть На чугунной сковородке, А в заслонке ветер кроткий, Отогревшись, будет петь. И в сенях, ворвавшись в щель Из-под мутной снежной крыши, Засвистит октавой выше Одуревшая метель… Ты придешь? Приди, мой друг,— Обратим назло природе, Людям, року и погоде, Зиму — в лето, север — в юг! <1911> Петербург

НА ЕЛАГИНОМ ^*

Не справляясь с желаньем начальства, Лезут почки из сморщенных палок, Под кустами — какое нахальство! — Незаконное сборище галок, Ручейков нелегальные шайки Возмутительно действуют скопом И, бурля, заливают лужайки Лиловатым, веселым потопом. Бесцензурно чирикают птицы, Мчатся стаи беспаспортных рыбок, И Нева контрабандно струится В лоно моря для бешеных сшибок… А вверху, за откосом, моторы Завели трескотню-перестрелку И, воняя бензином в просторы, Бюрократов уносят на Стрелку. Отлетают испуганно птицы, Рог визжит, как зарезанный боров, И брезгливо-обрюзгшие лица Хмуро смотрят в затылки шоферов. <1912>

М<АРИИ> Ф<ЕДОРОВНЕ> ^*

(Почтительная акварель)

Из взбитых сливок нежный шарф… Движенья сонно-благосклонны, Глаза насмешливой мадонны И голос мягче эха арф. Когда взыскательным перстом Она, склонясь, собачек гладит, Невольно зависть в грудь засядет: Зачем и я, мол, не с хвостом? Ей-богу, даже вурдалак Смягчился б сердцем, если б в лодке Услышал голос кроткий-кроткий: «Алеша, ты б надел пиджак…» Имел бы я такую мать, Сестру, свекровь иль даже тетку, Я б надевал, влезая в лодку, Под шубу пиджаков штук с пять!.. А в час обеда, как галчат, Всех надо оделить руками И дирижировать зрачками, Когда наелись и молчат… Сей хлопотливейшей из Марф Поэт заржавленный и тонкий [38] , Подносит днесь сии стишонки, Косясь на строгий белый шарф. <<1912>>

38

В физическом смысле. (Примеч. авт.).

ОСЕННИЙ ДЕНЬ ^*

I

Какая кротость умиранья! На грядках иней, словно пух. В саду цветное увяданье И пышных листьев прелый дух. Река клубится серым паром. Хрустит промерзший старый плот. Далеким радостным пожаром Зарделись клены у болот. Заржавел дуб среди площадки. Скрутились листья, темен ствол. Под ним столпились в беспорядке Скамейки голые и стол. Ель в небе легче кипариса. Всем осень — ей зеленый взлет… На алых зернах барбариса Морозно-матовый налет. Цветы поникли на дорожки, На лепестках комки земли. В узлах душистого горошка Не все бутоны расцвели… В аллеях свежий ветер пляшет. То гнет березы, как рабов, То, утомясь, веревкой машет У гимнастических столбов. В вершинах робкий шепот зова И беспокойный смутный бег. Как странно будет видеть снова Пушистый белый-белый снег…