Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость
Шрифт:
До этого момента Сантер держался в стороне и, казалось, выжидал. Тут он тихонько подошел к Валентине, жестом нежного сочувствия осмелился взять ее за руку и негромко проговорил:
— Полноте, дорогой друг, успокойтесь… Вы же знаете, что вы не одиноки, что вас никогда не покинут… Такие вещи просто не могут вас коснуться. Успокойтесь, не плачьте, умоляю вас. Не разрывайте мне сердце.
После грубой выходки мужа Сантер старался быть особенно нежным к Валентине, отлично понимая, что для ее истерзанной души ласковые слова — целебный бальзам. Его рука, рука победителя, скользнула к тонкому запястью, которое ему охотно предоставили, кончики усов коснулись локонов на висках Валентины. Он склонился еще ниже, он как бы обволакивал ее
— Напрасно вы огорчаетесь… Не обращайте внимания на его выходки… Я же вам всегда говорил, что у него все не как у людей…
Эти слова он повторил дважды с оттенком презрительной жалости, и Валентина, очевидно, поняла намек, слабая улыбка тронула ее губы, она перестала плакать и, тоже едва слышно, прошептала в ответ Сантеру:
— Да, да, я знаю… Вы такой добрый, спасибо вам. И вы совершенно правы, хватит быть дурой… Ах, все, что угодно, лишь бы получить немного счастья!
Матье ясно увидел, как Валентина сама пожала руку Сантера, а потом медленно высвободила свою. Этим пожатием она как бы признавала его право утешить ее, давала согласие на столь долго откладывавшееся свидание. В этом была своя логическая закономерность: жена, развращенная мужем, мать, отказавшаяся выполнять свой материнский долг, неотвратимо шла к адюльтеру, особенно теперь, когда все ее чувства пришли в смятение. Крик Андре все же заставил Валентину подняться с места: трепещущая, растерянная, она не знала, на что решиться. Если несчастное, тщедушное дитя почти умирало, лишенное материнского молока, то и над матерью нависла сейчас угроза гибели именно потому, что она отказывалась кормить ребенка: прижми она его к груди, он уберег бы ее от соблазна, как самая надежная броня. Жизнь — взаимное спасение или общая гибель. Несомненно, Валентина почувствовала, какая ей грозит опасность: она внезапно отошла от Сантера, подбежала к девочке и, заключив ее в свои объятия, осыпала поцелуями, как бы надеясь, что невинный младенец оградит ее, как крепостная стена, от безумств, которые она собиралась совершить. В довершение несчастья двое других ее детей все время находились здесь, все видели и слышали. Заметив наконец Матье, который все еще не решался уйти, Валентина вновь расплакалась и попробовала как-то сгладить все происшедшее, даже взяла под защиту мужа:
— Простите его, на него накатывает иногда такой стих… Бог ты мой, что же мне делать с этим ребенком? Ведь у меня молоко пропало, я не могу сама его кормить… Это просто мученье, мы все до того растерялись, не знаем, на что решиться!.. О, боже, что с нами теперь станется?..
Смущенный Сантер почувствовал, что, взяв ребенка на руки, Валентина ускользает от него. Он попробовал вмешаться и вновь завоевать ее лестью. Но она даже не слушала его, и он уже решил отложить свою атаку до лучших времен, как вдруг неожиданный поворот событий вернул ему утерянные было шансы.
В комнату, бесшумно ступая, вошла Селестина и остановилась, ожидая, пока хозяйка разрешит ей заговорить.
— Ко мне, сударыня, пришла приятельница, моя землячка — Софи Куто, и она как раз привела кормилицу…
— Кормилицу?!
— Да-да, сударыня, и до чего же ладная, До чего хорошая!
Заметив восторг хозяйки, ее радость при вести о неожиданном избавлении, Селестина добавила для вящей убедительности:
— Как бы сударыня не переутомилась с непривычки, держа на руках ребеночка… Если сударыня позволит, я сейчас приведу кормилицу.
Валентина, облегченно вздохнув, охотно передала ребенка Селестине. Значит, небеса не вовсе от нее отступились! Однако она сдалась не сразу, не разрешила тотчас позвать кормилицу, ее ужасала мысль, что та, другая, пьяница, услышит и явится сюда, встретит соперницу и, чего доброго, побьет их всех и все переломает. Валентина решила сама сойти вниз и потребовала, чтобы с ней вместе сошли Сантер и Матье, в особенности
— И без вас дело обойдется, играйте здесь… А мы пойдем, только потихонечку, на цыпочках, чтобы та, другая, ничего не заподозрила.
В бельевой Валентина велела тщательно прикрыть дверь. Там уже находилась тетушка Куто вместе со здоровенной женщиной лет двадцати пяти, державшей на руках’ великолепного ребенка. Новая кандидатка была темноволосая, широколицая, низколобая, аккуратно одетая женщина, она вежливо поклонилась, как и подобает кормилице, служившей в богатых домах и умеющей себя вести. Валентина, в крайнем замешательстве, смотрела попеременно то на кормилицу, то на ее великолепного младенца; так смотрит ничего не смыслящая в подобных делах мать, чьих первых двух детей выкормили в соседней с ее спальней комнате, без всякого вмешательства и хлопот с ее стороны. Сантер и тут держался в стороне, Валентина тщетно взывала к опыту Матье, хотя тот клялся, что в подобных вопросах он полный профан. Тогда тетушка Куто, бросив искоса взгляд на этого господина, с которым встречалась повсюду, позволила себе заговорить:
— Может ли сударыня оказать мне доверие?.. Пусть сударыня вспомнит, что однажды я уже осмеливалась предложить ей свои услуги, и, если бы сударыня приняла тогда мое предложение, никаких неприятностей у нее бы не было. О том, что с Марией Лебле дело не пойдет, я тоже предупредила бы сударыню, когда приходила сюда за ребенком кормилицы. Но ведь доктор выбрал ее по вашему поручению, а раз так, мне ничего другого не оставалось, как молчать. Да, молоко у нее хорошее, только вот глотка постоянно пересыхает… Если сударыня согласна оказать мне теперь доверие…
И она говорила и говорила, выхваляя свою профессиональную честность и набивая цену предлагаемому товару.
— Так вот, сударыня, уверяю вас, Катиш вы можете взять с закрытыми глазами. Это именно то, что вам нужно, лучшей во всем Париже не сыскать. Вы только взгляните, как она сложена, какая сильная, здоровая! А ребенок — тут и говорить нечего, такому жить да жить! Она замужем, скрывать не буду, у нее девочка четырех лет осталась в деревне с отцом; но разве преступление — быть честной женщиной?.. Словом, сударыня, я ее знаю и головой ручаюсь за нее. Если вы останетесь недовольны, тогда я, Софи Куто, собственноручно верну вам деньги.
Валентина беспомощно развела руками, но, желая как можно скорее покончить со всем этим делом, сдалась. Она даже согласилась положить кормилице сто франков в месяц на том основании, что Катиш — замужем. К тому же комиссионерша пояснила, что в данном случае отпадают дополнительные расходы конторе по найму: ведь ничего не придется платить, получается целых сорок пять франков экономии, если мадам, конечно, не сочтет необходимым отблагодарить ее, Куто, за услуги. Разумеется, надо еще подбросить тридцать франков на отправку младенца Катиш в деревню. Все улаживалось как нельзя лучше: уже предвкушая прелесть избавления, расщедрившись, Валентина пообещала удвоить сумму, но тут она вспомнила о прежней кормилице, забаррикадировавшейся в детской. Как заставить ее уйти оттуда, чтобы спокойно водворить на ее место Катиш?
— Да в чем дело-то? — воскликнула тетушка Куто. — Неужели вы этой Марии Лебле испугались? Не советую ей ссориться со мной, иначе никогда не видать ей места кормилицы… Я сама с ней поговорю!..
Кормилица положила своего ребенка на одеяло, потому что он мешал ей расстегнуть корсаж и показать хозяйке свои груди. Селестина уложила Андре тут же, рядышком, и вызвалась сопровождать тетушку Куто. В детской воцарилась мертвая тишина; тетка Куто, назвав свое имя, беспрепятственно проникла туда; некоторое время слышался только ее скрипучий голос. Вскоре она вышла из детской и успокоила Валентину, которая, вся дрожа от волнения, подслушивала под дверью.