Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость
Шрифт:
— Уж поверьте мне, я из нее хмель выбила! Уплатите ей за месяц. Она складывает свои пожитки и сейчас уберется отсюда.
Когда они вернулись в бельевую, Валентина накинула тетке Куто еще пять франков за эту услугу. Но тут возникло новое препятствие, — Куто могла вернуться за ребенком Катиш только вечером: что прикажете делать с ним в течение целого дня?
— Ну ладно, — заявила она наконец, — так и быть, заберу его сейчас, отнесу в контору, а потом примусь за дела. Там ему дадут рожок, надо же ему когда-нибудь привыкать, не так ли?
— Само собой, — спокойно отозвалась мать.
Распростившись с хозяйкой и поблагодарив ее, тетушка Куто подошла к ребенку кормилицы и засмеялась: на одеяльце бок о бок лежало двое младенцев.
— Черт побери, — пробормотала комиссионерша, — еще перепутаешь, чего доброго.
Эти слова развеселили всех присутствующих. Первой прыснула Селестина, да и Катиш от души расхохоталась. Тетка Куто своими длинными цепкими руками схватила
Один лишь Матье не смеялся. Он внезапно вспомнил свой разговор с Бутаном о деморализующем влиянии профессии кормилиц, о постыдном торге и преступлении двух матерей, каждая из которых подвергает смертельному риску жизнь своего ребенка: одна из них, праздная, покупает молоко у другой, торгующей своим молоком. Сердце Матье мучительно сжалось, когда он увидел, как тетка Куто уносит этого обреченного, но пока еще здорового младенца; и тут же он перевел глаза на другого, оставшегося — заморенного и тщедушного. Какая же участь ожидает общество, столь плохо устроенное и столь порочное, которое сознательно жертвует одним из младенцев, а возможно, и обоими сразу? Люди и их деяния предстали перед Матье в самом мрачном свете, и он ужаснулся.
Но Валентина уже пригласила мужчин в огромный, роскошно обставленный кабинет; она была до того счастлива, ощутив наконец полную свободу, что к ней сразу вернулась ее мальчишеская беспечность, Жажда шумных развлечений. Матье поторопился откланяться и, уходя, услышал, как торжествующий Сантер сказал Валентине, задержав ее руку в своей:
— Значит, до завтра?
— Да-да, до завтра! — покорно ответила Валентина, уже ничем не огражденная от его домогательств.
Через неделю Катиш стала полновластной владычицей у Сегенов. Щечки Андре чуть порозовели, она начала прибавлять в весе, и, разумеется, весь дом склонился перед кормилицей, молчаливо признав ее верховную власть. Все до того боялись возможности новой перемены, что заранее закрывали глаза на любые недостатки, какие могли обнаружиться у Катиш. Она была уже третья по счету; если придет четвертая, ребенок может погибнуть, поэтому Катиш и считалась незаменимым сокровищем, добрым гением семьи, и удержать ее решили любой ценой. Поначалу казалось, что особых недостатков у нее нет: это была степенная крестьянка, правда, себе на уме. В скором времени она сумела поработить хозяев, вытягивая у них все, что только могла. Она подчинила себе Сегенов не на шутку и с необыкновенной ловкостью. Поначалу дело чуть не разладилось, так как интересы кормилицы столкнулись с интересами Селестины, действовавшей умело, с размахом. Однако обе женщины оказались настолько умны, что скоро прекрасно сговорились. Да и сферы влияния у них были различные, каждая повела захватнические операции на своем участке и не мешала другой. Они даже подружились, поделив власть, и теперь уже вдвоем бессовестно расхищали имущество Сегенов.
Катиш царствовала, остальные слуги прислуживали ей, а хозяева перед ней раболепствовали. Для Катиш откладывались лучшие куски, для нее покупали особое вино, особый хлеб, все, что только было самого вкусного, самого питательного. Лакомка, лентяйка, гордячка, она бездельничала с утра до вечера, замучив всех и вся своими капризами. Ей уступали, лишь бы она не гневалась, лишь бы у нее не испортилось молоко… При малейшем ее недомогании весь дом сходил с ума. Однажды ночью у нее начались колики, и всех окрестных врачей срочно подняли с постели. Единственным ее недостатком оказалась вороватость, — она не прочь была подтибрить то, что плохо лежит, особенно белье; но хозяйка закрывала на это глаза. И чтобы поддерживать у кормилицы хорошее расположение духа, ее постоянно задаривали. Кроме узаконенного подарка — на зубок младенцу, любой повод был хорош, чтобы поднести ей то кольцо, то брошь, то серьги. Разумеется, Катиш была самой нарядной из всех кормилиц, прогуливавшихся по Елисейским полям, она щеголяла в великолепных безрукавках, обшитых мехом, в дорогих чепцах, украшенных длинными развевающимися лентами, которые так и пламенели на солнце. Никогда еще, казалось, не рядили праздность в такие роскошные одежды. Катиш умудрялась вытягивать подарки и для своего мужа, и для дочери, живших в деревне. Каждую неделю туда отправлялись большой скоростью посылки. Когда стало известно, что младенец, увезенный тетушкой Куто, умер от простуды, матери преподнесли пятьдесят франков, как бы в возмещение утраты. Наконец, начались новые тревоги: на побывку приехал муж Катиш, супругов ни на минуту не оставляли вдвоем из страха, как бы они не забылись где-нибудь в уголке, и поторопились спровадить мужа восвояси, щедро его одарив. После золотушной кормилицы, после пьяницы не хватало только, чтобы эта забеременела! Это было бы настоящим бедствием. А ведь у соседки Сегенов, графини д’Эспей, кормилица, с которой глаз не спускали, ко всеобщему ужасу, ухитрилась забеременеть от хозяйского кучера. Правда, Катиш сурово осудила подобный поступок. И так как крошка Андре поправлялась не по дням, а по часам, кормилица достигла полноты власти и,
Когда Матье пришел с купчей на старый охотничий домик и прилегавший к нему земельный участок в двадцать гектаров, причем оговаривалось исключительное право приобрести впоследствии по частям и на установленных условиях все владение, — Сеген готовился к отъезду в Гавр, где его поджидал друг, богатый англичанин, на чьей яхте они собирались отправиться в путешествие к берегам Испании на целый месяц. Поговаривали, что эти господа прихватят с собой также и дам.
— Да, я уезжаю. Мне сейчас в Париже решительно не везет, — нервно проговорил Сеген, намекая на свои карточные проигрыши. — А вам, дорогой покупатель, желаю удачи и мужества! Вы ведь знаете, как я интересуюсь вашим опытом.
В день, назначенный для начала работ, радостно взволнованная Марианна, неся Жерве, пришла вместе с мужем, чтобы не пропустить первого удара лопаты, знаменовавшего собой, что смелый замысел Матье, в который он вложил всю свою веру, все свои надежды, претворится в жизнь. Дело происходило в середине июня, день выдался ясный и жаркий, и, казалось, само безоблачное небо предвещает удачу. У детей начались каникулы, и они играли в высокой траве; оттуда доносился пронзительный визг Розы, гонявшейся за братьями.
— Хочешь первой вонзить заступ в землю? — весело спросил Матье.
Но Марианна показала на младенца.
— Нет, нет! У меня свои заботы… Другое дело ты. Ты — отец.
Под началом Матье находилось двое мужчин, приглашенных на подмогу, но сам он тоже решил не отказываться от тяжелого физического труда, лишь бы поскорее осуществить свою столь долго вынашиваемую мечту. С помощью сложной системы ссуд с рассрочкой, что позволяло, не делая долгов, спокойно дожидаться первого урожая, Матье весьма разумно и предусмотрительно сумел обеспечить своей семье скромное существование на ближайший год, предназначенный для созидательного труда. На этот первый урожай он делал ставку всей своей жизни, — что станется с ними, если земля не ответит на его веру и преклонение? Но он не сомневался, он верил в успех, ибо любил землю и жаждал победы. После рождения последнего ребенка в нем пробудилась воля к созиданию, которая завладела им настойчиво и мощно. Когда его упрекали в упрямстве по поводу безумных проектов возродить Шантебле, он, несмотря на свою обычную мягкость, смеясь, отвечал, что и впрямь кончит тем, что станет обучать людей вырабатывать в себе волю. Труд, созидание — вот это вдохновляло Матье. И как-то утром он рассмешил Марианну, заявив, что понял наконец, почему оба они столь жаждали производить детей и произвели их так много. Разве торжество и изобилие жизни не зависит от человеческой воли и энергии, претворенных в действие?
— Ну, готово! — бодро крикнул Матье. — Да будет нам земля доброй матерью!
И он вонзил заступ в землю. Намеченный для первого опыта участок находился влево от старого охотничьего домика, на краю большой заболоченной равнины, куда стекались со всех сторон десятки ручейков и где не росло ничего, кроме тростника. Для начала предполагалось осушить несколько гектаров, покорить эти ручейки, отвести их на засушливые песчаные склоны, простиравшиеся вплоть до линии железной дороги. Внимательно обследовав и изучив окрестности, Матье пришел к выводу, что при данной конфигурации местности и структуре почвы работа не представит особых трудностей и для его целей вполне хватит ирригационных каналов. В этом-то и заключалось главное открытие Матье, не говоря уже о его предположении, что на равнине залегает мощный пласт перегноя, который даст неслыханные урожаи, как только по нему пройдется плуг. Таким образом, вонзив в землю заступ, Матье действовал как первооткрыватель и творец: он освободит путь пленным ручьям, что оздоровит заболоченные участки, расположенные наверху, и оросит истощенные жаждой голые и бесплодные нижние склоны.