Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Золя Эмиль

Следующие два года также прошли в непрестанном труде; горести и радости сменяли друг друга, вели к новым победам. Марианна опять забеременела, Матье опять прикупил земли. По-прежнему много забот, много не зря затраченных жизненных сил, много жизненных свершений. На сей раз пришлось увеличить поместье за счет пустоши, песчаных и каменистых склонов, где испокон веку ничего не росло. Источники на плоскогорье, отведенные в трубы и оросившие эти невозделанные земли, мало-помалу вернули им плодородие, одели растительностью. На первых порах не обходилось без просчетов, возникала даже угроза поражения, ибо созидание требует от творца упорства и воли. Но урожаи были обильными, разумная вырубка леса на купленных участках приносила большие доходы, и сама собою приходила мысль об использовании обширных полян, где пока что рос только колючий кустарник. Дети подрастали, а вместе с тем расширилось и поместье. Трех старших мальчиков определили в один из парижских лицеев — они ежедневно отправлялись в город с первым поездом и возвращались вечером. Трое других — маленький Жерве и девочки Роза и Клер — росли на приволье, предоставленные сами себе. Они причиняли родителям лишь обычные огорчения, и боль стихала от первой же ласки, а слезы осушал луч солнца. Но седьмые роды оказались столь

трудными, что был момент, когда Матье с ужасом думал, что потеряет Марианну: она упала, возвращаясь с птичьего двора, начались острые боли, ей пришлось лечь в постель. И на следующий день она родила недоношенного восьмимесячного ребенка. Спешно вызванный Бутан не мог поручиться ни за нее, ни за младенца. Все были в страшной тревоге, но и здесь Марианна вышла победительницей благодаря своему цветущему здоровью, а маленький Грегуар наверстывал упущенное, набираясь сил у ее груди, этого естественного источника жизни. И когда Матье увидел жену вновь улыбающейся, с малюткой на руках, он горячо расцеловал ее, — он вновь восторжествовал над всеми горестями и страданиями.

Еще одно дитя — это новое богатство, новая сила, подаренная миру, еще одно поле, засеянное для будущего.

И всякий раз это было великое дело, благое дело, дело плодородия, творимое землей и женщиной, которые побеждают смерть, питают каждого нового ребенка, любят, желают, борются, творят в муках и без устали шагают навстречу множащейся жизни, навстречу новым надеждам.

II

Прошло два года. И за это время у Матье и Марианны родился еще один ребенок, девочка. И на этот раз с прибавлением семейства разрослись и земельные угодья Шантебле, — были куплены тридцать гектаров леса на плоскогорье, тянувшемся вплоть до полей Марея, и еще тридцать гектаров пустошей, отлого уходивших к деревне Монваль вдоль полотна железной дороги. На месте прежнего охотничьего домика, ветхой лачуги, уже не вмещавшей семейство Фроман, пришлось соорудить настоящую ферму, воздвигнуть жилые постройки, амбары и сараи, конюшни и хлевы, помещения для зерна, для прислуги и для скота, который плодился по мере расширения поместья, как в благословенном ковчеге. Это была неопровержимая победа жизни, плодородия, расцветавшего под благодатными лучами солнца, победа труда, труда созидающего без устали, наперекор всем препятствиям и мукам, вознаграждающего за все потери и ежечасно наполняющего артерии мира радостью, силой и здоровьем.

Матье довольно часто, даже чаще, чем ему того хотелось, ездил в Париж: помимо дел с Сегеном, надо было позаботиться о купле и продаже, о заказах. Как-то в начале августа, знойным утром, Матье заехал на завод — взглянуть на новую модель жатки. Ни Констанс, ни Мориса дома не оказалось, — они уехали накануне с Бошеном, который должен был устроить их у моря, где-то возле Ульгата, и возвратиться в следующий понедельник. После осмотра машины, механизм которой ему не слишком понравился, Матье поднялся в контору пожать руку добряку Моранжу, зимой и летом гнувшему спину над бухгалтерскими книгами.

— О, как это любезно с вашей стороны: всякий раз, бывая на заводе, вы не забываете меня навестить. Правда, мы не первый день знакомы.

— Как же! Как же! Вы ведь знаете мое к вам отношение.

Перед ним снова был прежний Моранж, утешившийся, вернувшийся к жизни, улыбающийся, как в старые счастливые времена. После трагической смерти обожаемой жены Моранж пал духом, стал слезлив и еще более робок и добродушен, чем раньше. В сорок шесть лет он совершенно облысел, но снова начал холить свою красивую бороду, которой явно гордился. Одна лишь Рэн могла совершить такое чудо: дочь возвратила отцу радость существования. С каждым годом, по мере того как она подрастала, он обнаруживал в ней все больше сходства с покойной супругой, по которой пролил столько слез. Теперь, в двадцать лет, Рэн была точной копией двадцатилетней Валери, когда Моранж на ней женился; словно в утешение ему, мать повторяла себя в юной и нежной красоте дочери. Отныне страшный призрак покойницы на окровавленном нищенском ложе как бы изгладился из его памяти, уступив место воскресшему чуду очарования и радости, которое наполняло собою весь дом. Моранж перестал вздрагивать от каждого шороха, укоры совести оставили, пожалуй, лишь тяжесть у него на сердце да приглушенную боль: кошмары уже не мучили его. Он любил Рэн беспредельной, безумной любовью, сотканной из всех оттенков чувств. Он помолодел, ему казалось, что он недавно женился, что он снова вместе с любимой женой, которую милостью всепрощающего провидения вернули ему девственницей, только начинавшей его любить. И вся его страсть была отдана священному созданию, недосягаемому божеству, которого он не смел коснуться и лишь преклонял перед ним колена.

— Как было бы мило с вашей стороны, если бы вы согласились позавтракать со мной!.. Ведь со вчерашнего дня я вдовец.

— Вдовец?

— Рэн на три недели уехала в замок, в Луаре. Баронесса Лович умолила меня отпустить дочь с ней к ее друзьям. И, право же, мне пришлось уступить, — ведь моей дорогой девочке так хотелось побегать по лесам и лугам. Подумать только, ведь я никогда не возил ее дальше Версаля!.. И все же я согласился скрепя сердце.

Матье рассмеялся:

— О! Воспротивиться желанию вашей дочери вы, конечно, не в силах!

И это было верно. Подобно тому как прежде Валери была полновластной хозяйкой дома, так теперь воля Рэн стала законом, которому он безропотно подчинялся. Тогда умерла его жена, Моранж, привыкший, чтобы им руководили, совсем потерял голову; теперь же он вновь почувствовал уверенность в своих силах, обрел смысл существования благодаря той, которую боготворил, той единственной, что: властвовала и вновь направляла его, тогда как единственным его желанием было подчиняться и угождать ей: он жил только для дочери.

— Того и гляди, она еще вернется к вам замужней, — не без лукавства продолжал Матье, которому были известны чувства отца на сей счет.

Моранж нахмурился, заволновался.

— Надеюсь, этого не случится, я дал баронессе соответствующие наставления. Рэн еще совсем дитя, и у меня нет пока состояния, которое я хочу ей оставить, чтобы она могла найти человека, достойного ее. Для этого я тружусь, и вот увидите, придет день… Нет, нет, Рэн не станет меня огорчать, она слишком меня любит и не выйдет замуж без моего благословения. Да и время еще не настало, Рэн знает, что я умру с горя, если не осуществлю свою мечту о счастье, которое должна была дать мне жена и которое даст мне моя дорогая девочка…

Если бы вы знали, как хорошо нам в нашем уголке! Конечно, я оставляю ее одну на целый день, но вы бы посмотрели, как мы радуемся, когда снова встречаемся вечером! Рэн до того невинна, что ей нет никакой нужды выходить замуж сейчас, когда еще ничего не готово, да и торопиться нам некуда.

И, снова улыбнувшись, он продолжал:

— Ну, а теперь пойдемте ко мне завтракать… Мы поболтаем о ней, я расскажу вам о моих маленьких тайнах, расскажу, о чем мечтаю и что готовлю для нее, покажу вам последнюю фотографию, — Рэн снялась всего неделю назад. Вот будет мило, если вы составите мне компанию, пока я в одиночестве, и мы позавтракаем вдвоем по-холостяцки! А на ее место поставим букет цветов… договорились? Я жду вас в полдень.

Но Матье никак не мог доставить Моранжу этого удовольствия.

— Нет, сегодня это невозможно, у меня слишком много дел… Но вот что! Послезавтра, увы, я снова буду в Париже, и, если этот день вас устроит, мы с вами позавтракаем.

Порешив на этом, они весело простились, и Матье отправился по своим делам. Позавтракал он в маленьком ресторанчике на проспекте Клиши, где ему пришлось задержаться. Затем, спускаясь по Амстердамской улице к улице Комартен, чтобы повидать банкира, он решил, дойдя до угла Лондонской улицы, сократить путь и пройти через пассаж Тиволи, узкие арки которого выходят на улицу Сен-Лазар, мешая движению экипажей. Пассажем Тиволи, обычно весьма малолюдным, пользовались лишь пешеходы — жители этого квартала и те из парижан, кому были хорошо знакомы все закоулки столицы. Сам Матье не мог припомнить, когда он был здесь в последний раз. С интересом разглядывал он этот забытый уголок старого Парижа, сырую, темную улочку, куда даже в самые ясные дни не заглядывало солнце, жалкие дома с фасадами, словно изъеденными проказой, узкие и темные лавчонки, всю эту гниющую от ветхости, зловонную нищету, как вдруг его ошеломила неожиданная встреча. С удивлением рассматривая шикарный двухместный экипаж, по ступицы колес увязший в грязи, он увидел двух женщин, вынырнувших из подъезда неприглядного дома. Они поспешно сели в экипаж и уехали; несмотря на вуалетки, скрывавшие их лица, он узнал Серафину и Рэн. На какой-то миг Матье усомнился — Серафина ли это? Он давно ее не видел, и она показалась ему страшно изменившейся, не такой, как всегда. Но он не мог ошибиться насчет Рэн, которая, повернув в его сторону свое милое, нежное и веселое личико, не заметила его. Экипаж затерялся среди потока карет, заполнявших улицу Сен-Лазар, а Матье все еще продолжал стоять на месте, встревоженный, словно приросший к земле. Как же так? Значит, Рэн, отец которой считал, что она находится в замке под Орлеаном, вовсе и не думала покидать Париж? Значит, баронесса тайком привезла ее сюда, в самую гущу этих трущоб, вместо того чтобы прогуливаться с нею в парке под сенью вековых деревьев? Сердце его мучительно сжалось, предчувствуя что-то недоброе. Он взглянул на приземистый двухэтажный дом, весьма подозрительный с виду, запятнанный нуждою, дышащий позором. Несомненно, это дом свиданий, но до чего же постыдным он выглядел и какой там творился втайне разврат! Не устояв против соблазна узнать все до конца, Матье вступил в темный, зловонный проход, дошел до двора, заплесневевшего, как дно водоема, так и не встретив консьержки, к которой можно было бы обратиться с вопросом. Ни души, ни звука. Он повернул было обратно, так ничего и не поняв, как вдруг на одной из дверей заметил медную дощечку с надписью: «Клиника доктора Саррайля», — и внезапная догадка осенила его. Он вспомнил ученика Года, его тупую, как бычья морда, физиономию, и на память ему пришли слова, которые доктор Бутан сказал об этом человеке. В чем тут дело? Быть может, Рэн больна и скрывает это от отца, быть может, она тайком пришла посоветоваться с Саррайлем?.. Матье удалился, не в силах сдержать невольного трепета, страшась дойти до конца в своих подозрениях, так потрясло его ужасающее сходство между клиникой доктора Саррайля и притоном акушерки Руш, — та же мерзость, тот же зловонный проход здесь, в Тиволи, и там, на улице Роше, та же липкая грязь во дворе, то же логово позора и преступления. О! Как хорошо было под этим теплым августовским солнцем на широких улицах Парижа, дышащих жизнью и трудом!

Это была обычная история, с обычным финалом. Воспитанная в семье, где идеалом были деньги, а страстью — развлечения, Рэн с ранних лет мечтала о богатстве, но мечты пока что оставались мечтами, а тяга к роскошной жизни все больше завладевала этой хорошенькой девушкой. Когда еще была жива мать, Рэн только и слышала разговоры о туалетах, экипажах, празднествах, и после ее смерти, оставшись с отцом, она продолжала лелеять те же тщеславные мечты. Худшее случилось позже, когда одна, без присмотра, проводя целые дни в обществе служанки, быстро утомляясь от музыки и чтения, она часами просиживала на балконе, ожидая своего избранника, своего принца, который появится весь в золоте и избавит ее от будничного существования, уведет с собой, в то царство, что сулили ей с детства родители, где нескончаемой чередой сменяют друг друга удовольствия. Все прочее для нее не существовало, — пусть только сбудется заветная мечта; долгие часы одинокого ожидания разжигали ее плоть, будили чувственность и любопытство. И только Серафина приезжала за ней, увозила в Булонский лес, на спектакли, куда допускались молоденькие девушки; поначалу ее забавляли восторги этого ребенка, в котором она угадывала пробуждающуюся страсть к наслаждениям, какой была одержима сама. А потом случилось так: девушка подросла, стала женщиной, и баронесса, без всякого намерения совратить свою подопечную, стала водить ее на менее невинные увеселения, на непристойные пьесы, просветившие Рэн до конца. Падение завершилось стремительно, — отношения между двумя женщинами становились все более близкими: забыв разницу в годах, они беседовали без утайки, поверяли друг другу самые сокровенные мысли. Обеих жриц наслаждения объединила единая религия страсти. И старшая без малейших угрызений совести охотно делилась с младшей своим опытом, советовала лишь избегать скандала, сохранять незапятнанным свое положение в свете, не говорить лишнего, а главное, избегать беременности, ребенка — этого опаснейшего доказательства непоправимого зла. Почти в течение года девушка часто приходила, между пятью и семью часами, к своей подруге пить чай в ее укромную квартиру на улице Мариньян, где встречала приятных кавалеров; так как Рэн была уже достаточно искусна, чтобы наслаждаться короткой игрой, избегая нежелательных последствий, все обходилось благополучно.