Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки
Шрифт:
«Осуждает ли меня Лариса за „непоследовательность в науке“?» И снова начали одолевать хирурга мысли о предстоящей комиссии, о возможном вызове к прокурору, о жестоких словах и поведении Вари.
Заседание совета затянулось, но было еще совсем светло, когда Иван Иванович шагал обратно по переулку Хользунова.
Поглощенный думами, он машинально занял место в очереди на посадку в троллейбус. Час «пик» прошел, но на этой остановке ожидали в основном не рабочие и служащие, а учащаяся молодежь: в институтах начались вступительные экзамены.
Женщина в чесучовом плаще,
С трудом шевельнув похолодевшими пальцами, он прикоснулся к ее рукаву. Лариса оглянулась назад исподлобья, точно ожидала удара, и все лицо ее, даже маленькое ухо под пышными волосами залились пунцовой краской.
Но в следующее мгновение она овладела собой и, почти надменно глядя на Аржанова, протянула ему руку, сказав отчужденно:
— Здравствуйте.
«Да, она тоже осуждает меня», — подумал он, сжимая ее теплую ладонь и близко всматриваясь в глаза, окруженные приметными мелкими морщинами.
И в углах губ у нее тоже тоненькие, точно ножом прорезанные морщинки, нанесенные горем и беспощадной рукой времени. Совсем не такой молодой, как при вечернем освещении, выглядела сейчас Лариса. Но что за дело было Ивану Ивановичу до этого, когда она была тут, особенно ну ясная, просто необходимая ему в минуту душевного разлада!
— Я приезжал на заседание Ученого совета, — сообщил он невпопад, так радостно улыбаясь, точно для них обоих важнее всего было то, что это заседание состоялось и он, профессор лечебного факультета, присутствовал на нем.
— Да? — промолвила Лариса, не разделяя его радости, вернее, на находя сил разделить ее. — А я была на консилиуме в клинике Первого мединститута, — добавила она тоном, не допускавшим мысли, что придает значение их встрече. Она и не стала бы объяснять причину своего появления здесь, если бы не это неуместное оживление Аржанова.
— Читал о вашей будущей защите. Большую проблему разрешаете! — сказал он, не отводя взгляда от ее лица.
— Мы уже давно бьемся над этим, — по-прежнему сдержанно ответила Фирсова, снова поправив непослушную прядку волос над ухом, но невольно, почти со страхом подумала о том, что вот сейчас они вместе войдут в троллейбус и плотная толпа людей прижмет их друг к другу.
От одной этой мысли женщине стало жарко, сердце ее сильно забилось и легкая испарина выступила на сразу порозовевшей тонкой коже. Глубокий внутренний протест против желания прильнуть хоть на миг к груди дорогого, но такого далекого теперь человека, боязнь изведать радость, которой не суждено повториться, заставила Ларису выйти их цепочки ожидавших людей.
— Я забыла… Мне тут еще нужно зайти… — сказала она глуховатым голосом, не глядя на Ивана Ивановича, последовавшего за нею. — До свидания, профессор, — добавила она, отстраняющим движением протягивая ему руку.
— Лариса Петровна! — В обращении «профессор» почудилась ему еле уловимая ирония. — Скажите, как вы относитесь к моей работе?
Серьезное волнение в голосе Аржанова,
— Почему вы спрашиваете?
— Ну вот… мое переключение с нейрохирургии… на сердечную хирургию? — Иван Иванович сбился и умолк: услышать сейчас от Ларисы то, что оскорбило его в устах Вари, было бы для него тяжелым приговором.
— Вы всегда представлялись мне хирургом широкого, общего направления. Таким я вас помню по фронту, по нашей работе в госпитале. — Голос Фирсовой звучал глухо, но она заставила себя улыбнуться, хотя улыбка получилась тоже невеселая. — Я помню вас именно по операциям в грудной полости, — продолжала она, вспоминая то, как вспыхнуло в ней чувство к Аржанову, когда она ассистировала ему у операционного стола.
Почему же им не суждено пройти вместе остальную жизнь, помогая друг другу, мужая и хорошея душевно с каждым днем? Тогда не пугали бы ни отметы времени, ни болезни, ни сама черная тень смерти. Тогда прекрасна и старость, похожая на тихий осенний день в опустелом, прозрачно сквозящем лесу. Но никто не пойдет с Ларисой по тропе, покрытой опавшими листьями. Не будет рядом близкого, мудрого и доброго друга, о котором она напрасно мечтала тысячи дней и тысячи ночей в своем бесконечном одиночестве. Ну что ж…
Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера.Разве нельзя одинокому человеку любоваться красотой природы и жизни? А горечи уступок, лжи, мутных сожалений Ларисе не нужно. Будь ей не тридцать восемь лет от роду, а вдвое меньше, и тогда не пошла бы она погреться у чужого очага. Минута украденного счастья, а потом что же?
— Нет! — громко сказала Лариса, следя со строгой сосредоточенностью за тем, как вливался людской поток в распахнутые дверцы подошедшего троллейбуса. — Для меня вы общий хирург широкого профиля, и я не удивилась, когда впервые увидела в киоске вашу книгу об исследовании сердца.
— Вы купили ее? — ухватился за эти слова Иван Иванович, следя за тем, как менялось все время выражение лица Фирсовой. Ведь если она приобрела книгу, значит, ее волнует, по крайней мере, интересует то, чем он занимается!
— Да, конечно. Странно, что мы, столько лет живя в Москве, посещая заседания хирургических обществ, ни разу не встретились раньше. Вот работаем, пишем оба… и хорошо! — неожиданно закончила Лариса, но тонкая усмешка, тронувшая ее губы, была горькой. — Время летит с невероятной быстротой, потому что насыщено оно до предела. — Взглянув на Аржанова, она добавила с живостью: — Вашу книгу я не только купила, но и прочитала с карандашом в руках. Очень интересно! Опасность сердечной хирургии в том, что это такое новое, увлекательное дело! Оно может вскружить головы и молодым хирургам, которым прежде следует овладеть искусством безукоризненного грыжесечения. Но о вас другой разговор. Вам можно. — Лариса помолчала и добавила задумчиво: — И должно.