Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки
Шрифт:
«Мамаша», — вспомнила Лариса и улыбнулась печально и гордо.
Операция действительно предстояла серьезная. У больного Прудника, известного далеко за пределами госпиталя своим скандальным характером и осложнениями после всех хирургических вмешательств, не сразу удалось сформировать приличный филатовский стебель. Еще труднее было вылечить гнойные раны на лице и улучшить общее состояние больного. В течение последних двух месяцев Лариса заботилась о нем, как о малом ребенке.
— Доктор, у меня печенка сейчас не болит! — протестовал Прудник против ее лечебных
— Не будет у вас хорошего носа, пока обмен веществ не наладим.
— Да какое это имеет отношение?
— Самое прямое.
Прудник вздыхал, но покорялся.
Придя в госпиталь, Лариса переоделась и пошла в отделение, где ей надо было осмотреть и проконсультировать больных, которым предстояли операции. Там ждала ее Полина Осиповна со своими больными. Пришла и Варя с неудачником Березкиным — никаких улучшений у него не наступало.
— Вот посмотрите, Лариса Петровна, — тотчас заняла позицию энергичная Полина Осиповна и, крепко держа маленькими ручками за плечо своего пациента, с торжеством выдвинула его вперед. — Посмотрите, какую глазную впадину я сделала ему для протеза! Обратите внимание, какой створ в уголках век получился, а?.. Ну-ка, зажмурь глаз! Только очень скупой, не дал мне взять полосочку для ресниц с брови, и я вырезала вот здесь! — Полина Осиповна, мягко наклонив стриженую голову больного, показала шрам у него за ухом, и опять наивное, милое торжество осветило ее лицо. — Хорошо? Он оптимист и шутит, будто у него реснички так растут, что повязку сдвигают. Я боялась, что луковки волос опять не вынесут пересадки и умрут. Ведь сначала не выходило: полоски кожи приживлялись, но луковки волос погибали, и оставался голый трансплантат. Я долго билась над этим. А нынче весной смотрю: везут деревья для пересадки с большим комом земли. И я подумала: волоску, как и дереву, тоже нужно питание. В самом веке жировой клетчатки почти нет, значит, надо брать полоску для ресниц с жиром, чтобы вставлять ее в разрез века с подкожным кормом. Попробовала. Луковки выжили, и реснички начали расти. Видите? И у него растут! Когда будет вставлен протез, получится замечательно. А была бесформенная яма! Только вот тут… — Полина Осиповна развязала неугомонными пальцами повязку и умоляюще посмотрела на Ларису.
Да, ниже — очень плохо: на месте носа зияющая дыра, губа опустилась.
Больной тоже с тревожно-просительным видом уставился на Ларису единственным глазом. Конечно, доктор Фирсова сумеет избавить его от тяжелого уродства. Недаром больные, лечащиеся в госпитале, боготворят ее. Только Варю, которая шла сюда ради Березкина, не могли уже теперь расположить ее знания и опыт. С тех пор как она почувствовала себя одинокой, с тех пор, как услышала зов спящего Ивана Ивановича… Не только от сна пробудилась она в ту ночь, но и от ослепления, владевшего ею столько лет.
«Не может быть, чтобы он разлюбил меня за критику. Он тоже прямой, резкий. Значит, просто никогда не любил меня?.. Непохоже и на то, чтобы он признался Ларисе в своем чувстве. — Варя всмотрелась в хмуро-озабоченное, бледное лицо Фирсовой. — Может быть, у нее уже есть другой человек. Неужели она так и не полюбила никого за эти годы?»
— Вы тоже хотели показать своего больного
Варя спохватилась:
— Да, да! Это Березкин с глаукомой, которому мы вместе с вами делали операцию. Вы мне ассистировали.
Лариса нахмурилась, припоминая. Много больных проходит через ее руки… А сколько ей приходилось ассистировать: и старшим коллегам, и молодым врачам вроде Вари, и студентам, проходящим субординатуру шестого курса. Совсем не хотела Лариса унизить Варю невниманием, но той показалось: Фирсова нарочно делает вид, что не помнит. (Ну, можно ли забыть такое!) И очень обидно стало Варе: во всем чувствовала она превосходство этой женщины. Но она справилась с досадой и начала объяснять:
— Он требует, чтобы я удалила ему больной глаз, а мне не хочется его уродовать. Вон сколько усилий тратит Полина Осиповна на создание глазного протеза, а тут пусть не зрячий, но ведь живой глаз!
— Варвара Васильевна права: глаз надо сохранить, — сказала Лариса Березкину после осмотра. — Удалить недолго, но потом вы будете обречены на постоянную черную повязку или на глазной протез. Вернуть зрение этому глазу невозможно, и мы вас зря обнадеживать не станем. А боли надо снять. Не хочется для этого идти на крайнюю меру — перерезать зрительный нерв, лучше мы сделаем вам еще одну операцию: вырежем узенькую полоску склеры. Это иногда очень помогает. Наши врачи позаимствовали такой метод в клинической глазной больнице, — обратилась Лариса к Варе. — Вот куда вам пойти бы на усовершенствование!
— Я уже подала заявление, — ответила сухо Варя, почти оскорбленная словами Фирсовой при больном, которому она не сумела помочь: не намек даже, а прямое напоминание о неопытности.
Но невольно про себя она отметила: «Лариса Петровна тоже все время учится. Ничего не упускает. Не похожа ли она в этом на Ивана Ивановича?»
— Будем готовиться к операции?
— Я сама ее сделаю, а вы будете помогать, — решила Лариса. — Как думаете, Березкин?
— Если вам не надоело, попытайтесь еще. Только мне не до красоты!
— Сейчас не до красоты, а снимем болевые ощущения — потребуете красоту навести.
Шагая вместе с Березкиным по коридору после консультации, Варя опять увидела Прудника, который был в очень возбужденном состоянии.
— Ты мне не выдумывай всякие штучки! — кричал он, наступая на молоденькую палатную сестру. — Хватит меня жданками кормить! Не лезь и ничего не болтай Ларисе Петровне!
— Ведь плохо будет, Прудник! Я не имею права молчать! Нельзя делать операцию, когда у больного температура, а у вас лихорадочное состояние…
— Сама ты лихорадка болотная! — Прудник выхватил у сестры градусник, переломил, бросил и с яростью шагнул к ней. — Я тебе…
— Нельзя так! — Варя смело встала между буяном и испуганной девушкой. — Мы вас лечим и отвечаем за ваше здоровье, а если вы станете что-нибудь скрывать, вам хуже будет.
— Не будет! Я устал от проклятого уродства. Я вас всех ненавидеть начинаю! Уйди, а то я выбью твои раскосые глаза!
— Эх ты, хулиган! — укоризненно сказал степенный Березкин. — Я вот уже несколько лет пропадаю от боли. Такая боль в глазу — вырвал бы его! Неужели и мне на людей кидаться?