Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Санд Жорж

Мы подошли в нашем повествовании к тому решающему моменту эпохи Реставрации, когда деятельность тайных обществ буржуазии уже приближалась к своему концу. Если читатель в свое время со вниманием отнесся к бегло набросанному нами портрету графа де Вильпрё, он, должно быть, уже догадывается, к какому из четырех лагерей карбонаризма примыкал этот прожженный политик; это позволит ему легче понять, как случилось, что этот скептик, этот хитрый, неверный и осторожный человек решился покинуть проторенную дорожку официальной политики и пуститься в заговоры.

Разумеется, граф был слишком тесно связан с историческими традициями Франции (будь то Франция старого режима или эпохи революции), чтобы стать приверженцем какого-либо иностранного принца, или, точнее говоря, принца Оранского [122] (раз уж приходится называть по имени этого претендента на французский престол). Господин де Вильпрё предоставлял другим составлять заговоры в пользу этого персонажа. Некоторые из ныне здравствующих государственных мужей — пэров, министров, депутатов, — жившие в ту пору изгнанниками в Бельгии, вознамерились тогда присоединить последнюю к Франции, вручив скипетр конституционного монарха бельгийскому принцу. Они полагали свергнуть таким путем Бурбонов с помощью Севера. Когда-нибудь история познакомит нас с теми учеными записками, которые они слали русскому императору, расписывая достоинства своего кандидата. Голландец этот не вызывал, однако, симпатий графа, несмотря на огромные усилия, которые потратил некий профессор-эклектик [123] ,

пытаясь уговорить его. Сей профессор, отправившись во время каникул на разведку в Германию, тоже вообразил тогда, что нашел в Голландии будущего французского короля.

122

Принц Оранский (1792–1849) — сын короля Нидерландов Вильгельма I; с 1840 по 1849 г. — король Голландии.(Примеч. коммент.).

123

По-видимому, Жорж Санд намекает на Виктора Кузена (1792–1867), французского философа, создателя так называемой эклектической философии истории, в 1840 г. бывшего министром общественного образования. Однако сведений о том, что Кузен одобрительно относился к идее возведения принца Оранского на французский престол, у нас нет.(Примеч. коммент.).

Скорей уж граф склонен был бы записаться в сторонники Наполеона Второго. Бывшему имперскому префекту реставрация империи могла быть весьма на руку. Однако он был слишком умен, чтобы не понимать, что империя без императора, без «великого человека» — пустая химера.

И, наконец, хоть он и был любителем всяких утопий и в теории придерживался самых рациональных идей, самых передовых и радикальных принципов, он менее всего горел желанием, подобно Лафайету, отправиться на эшафот или добиваться республики, дальнейшие судьбы которой не были ему ясны. К этому лагерю карбонариев он тем не менее благоволил и всячески заискивал перед ним. В сущности, он видел в нем полезное для себя орудие, приманку, с помощью которой можно было привлечь отважных людей, временного союзника, способного воодушевить легковерных и заставить таскать для себя каштаны из огня. Лефор искренне считал его лафайетистом. Но сам граф великолепно знал в глубине души, что он орлеанист.

Он был точь-в-точь как господин де Талейран, его друг и покровитель. Как и Талейрану, ему важен был не человек, а верное дело, то есть человек, на которого можно было ставить наверняка. Дорогой читатель, это было то самое пресловутое «ведь он же из Бурбонов», которое с тех пор стало провозглашаться уже громогласно и на первых порах, должно быть, поразило вас своей неожиданностью. Да будет вам известно, что политики с тонким нюхом давно уже учуяли этот верный путь. Граф де Вильпрё совершенно естественно оказался в их рядах благодаря давним своим семейным связям с некой группировкой, действовавшей в революцию (об эти связях в свое время уже упоминалось). Человек талейрановской выучки, он с самого начала понимал, что ему следует до времени притаиться и действовать лишь чужими руками. Однако, сочтя сложившуюся историческую обстановку более благоприятной, чем она оказалась впоследствии, поверив в близкий исход событий, граф осмелел и сам ввязался в игру. К тому же он взял себе за образец тех, кто без всякой задней мысли, с подлинным бескорыстием (не в пример ему) [124] руководил этой интригой. Вот каким образом оказался он замешанным в заговор, вспоминая о котором теперь всякий раз с досадой спрашивал себя, «какого черта понесло его на эту галеру» [125] .

124

Мы имеем здесь в виду главным образом Манюэля, который, как полагают, возглавлял в движении карбонариев группу орлеанистов.(Примеч. автора.)

125

«Какого черта понесло его на эту галеру» — реплика Жеронта из комедии Мольера «Плутни Скапена» (д. II, явл. 11).(Примеч. коммент.).

«Партия орлеанистов, — свидетельствует один историк, пишущий о карбонариях [126] , — это та партия, которая, особенно в последнее время, принесла организации карбонариев наибольший вред. Вполне возможно, что Луи-Филипп на первых порах и в самом деле возлагал некоторые надежды на эту повсеместную подготовку восстания, но скоро, по-видимому, ясно понял, что его кузены достаточно сильны, что сломить их будет не так легко и что действия карбонариев способны только насторожить их и вызвать усиление реакции. И тогда он, предоставив карбонариям продолжать готовить заговоры в его пользу, сам отстранился, считая, что час его еще не пробил. Искусный политик — это не тот, кто старается создать благоприятные для себя обстоятельства, но тот, кто умеет примениться к любым. Испанские события нанесли тайным обществам последний удар. Революция, временно подавленная в Испании с помощью самого могучего и хитроумного способа из всех, какие когда-либо пускались в ход Бурбонами, была побеждена и во Франции. Сраженная с оружием в руках на том участке, где она успела закрепиться, могла ли она рассчитывать на победу там, где у нее не было других средств, кроме тайных обществ да заговоров? Весть о победе французских войск завершила процесс, уже начатый внутренними раздорами. Одна эта победа сделала то, чего нельзя было бы добиться ни судебными процессами, ни казнями».

126

Ж. Рено. Цитата заимствована из его статьи «Карбонаризм»(Примеч. коммент.).

Третьего ноября того же 1823 года, то есть приблизительно два месяца спустя после ночного приключения Коринфца и маркизы, в замке праздновался день рождения графа. К обеду приглашено было всего несколько соседей, однако многие приехали сами, желая лично засвидетельствовать свое почтение патриарху либерализма здешних мест. Графу не слишком льстили теперь все эти домашние почести. Последние политические события явно начинали влиять на его настроение и намерения, и еще утром, когда Рауль явился к нему с поздравлением, он завел с ним разговор, во время которого, отечески выговаривая внуку за различные провинности, прозрачно намекнул, что не намерен более препятствовать его пылкому стремлению к военному поприщу и в случае, если война с Испанией продлится и дальше, позволит ему вступить в действующую армию. Рауль, воодушевленный этим намеком, в котором почувствовал обещание, тут же вскочил на коня и помчался сообщать радостную весть приятелям из окрестных замков, которые как раз в то утро съехались в двух милях от Вильпрё, чтобы вместе позабавиться охотой. Все они принялись выражать свои восторги радостными кликами и громкими тостами; выпили они и за здоровье старого графа, заявив, что прощают ему прошлые грехи и, хоть семьи их с ним больше не водятся, готовы немедленно же ехать к нему — благодарить за намерение содействовать заветной Мечте его внука. А когда под вечер Рауль собрался домой, юным сумасбродам взбрело вдруг на ум отправиться вместе с ним на торжественный обед. Одних побудило к этому выпитое шампанское, других — коварная мысль своим визитом скомпрометировать старого графа в глазах его либеральных гостей. Что же до Рауля, то он вообразил, что это лучший способ отрезать деду всякие пути к отступлению, и отряд молодых ультрароялистов прибыл в замок в тот самый момент, когда гости садились за стол.

Появление этих дворянских сынков на торжественном обеде либерала графа де Вильпрё было подобно грому среди ясного неба. Гости

и вновь прибывшие как-то странно мерили друг друга глазами. Некоторые из приглашенных возмутились и собрались немедленно уезжать домой, другие же — те, кто был связан с родителями этих юнцов разными поставками и подрядами, не осмеливались проявлять своей враждебности открыто, но чувствовали себя весьма неловко. В этой сложной обстановке граф сумел проявить искусство истинного дипломата, и безусые роя-листики вынуждены были отступить перед его выдержкой. Но это было только начало. Не успели поставить на стол первую перемену блюд, как в столовой неожиданно появился Ашиль во главе разношерстного отряда каких-то невзрачных, но весьма сурового вида республиканцев, которых он успел завербовать во время своей последней поездки и теперь притащил сюда, чтобы свести их с другими новообращенными, намереваясь под прикрытием дня рождения графа провести церемонию посвящения. С обычным своим апломбом он представил вновь прибывших хозяину дома, заявив ему на условном языке карбонариев, что это «кузены» и путей к отступлению больше нет. Граф и здесь не ударил лицом в грязь и принял непрошеных гостей с возможной любезностью. Но в то время как все с аппетитом ели и политические страсти сдерживались еще не утоленным голодом, он, продолжая разыгрывать гостеприимного хозяина, мысленно искал способа избавиться одновременно и от воинственных молодцов Рауля и от «кузенов» Ашиля. И, найдя его, успокоился. Однако, поскольку задуманный план мог быть осуществлен лишь после обеда, а до этого могли еще вспыхнуть горячие споры, в которых он вынужден был бы волей-неволей стать на ту или иную сторону, он надумал сопровождать появление каждого нового блюда торжественной фанфарой. Достаточно было ему шепнуть два слова своему старому, видавшему виды камердинеру, чтобы через пять минут под окнами столовой раздался ужасающий рев охотничьих рогов (которому тут же все собаки в усадьбе и деревне принялись вторить жалобным воем), способный заглушить самых пылких ораторов. Сначала присутствующие были слегка ошеломлены этой оглушающей серенадой; Ашиль Лефор, только было приготовившийся блеснуть красноречием, заявил своим соседям по столу, что это безобразие и ни на что не похоже. Зато Рауль, до глубины души ненавидевший своего бывшего наставника, с тех пор как тот начал говорить с ним свысока, был в восторге, увидев, что Ашиль не может сказать ни слова, и для поощрения трубачей велел отнести им вина. Однако изобретенное графом средство действовало недолго: постепенно голосовые связки либералов приспособились к звукам охотничьих рогов и стали успешно соперничать с ними. Но тут весьма кстати подоспело известие о событии в конюшне: лошадь Рауля сорвалась с привязи и теперь набросилась на лошадей его приятелей. Молодые люди повскакали из-за стола и бросились к месту происшествия разнимать дерущихся, что оказалось нелегким делом и заняло порядочно времени (Вольф, наученный графским камердинером, превосходно сумел содействовать намерениям графа). Вернулись они уже к десерту. Наступила весьма опасная минута. Но им усердно подливали — а провинциалы любят выпить, — и они занялись вином, позабыв обо всех политических разногласиях и предоставив Ашилю разглагольствовать перед своими «римлянами». К тому же, на счастье графа, у него оказалась могучая подмога в лице Жозефины Клико. В тот день на возлюбленной Коринфца был прелестный наряд, и она была так обольстительна, что способна была бы вскружить голову всем политическим партиям вместе взятым. Граф еще привлек к ней всеобщее внимание, предложив ей по местному обычаю спеть гостям одну из наивных баллад, которые поют солоньские пастушки. Жозефина выросла среди полей, она обладала мелодичным голоском, выразительной мимикой и эти немудреные песенки пела очень мило и очень кокетливо. Для начала она, правда, немного поломалась, но потом согласилась. С этой самой минуты очаровательная маркиза оказалась царицей вечера. Молодые роялисты, которых умышленно посадили поближе к ней, теперь наперебой добивались ее внимания, ловили каждое ее слово, взгляд, улыбку, спорили из-за каждого яблока или конфеты, которых коснулась ее ручка. После обеда все перешли в гостиную, там оказалась скрипка; Рауль умел играть кадрили, граф попросил внучку сесть за фортепьяно, и начался импровизированный бал. Так как дам не хватало, послали за дочерью помощника мэра, а также дочками богатых фермеров — теми, у кого были подходящие для такого случая наряды. А Лефор, негодуя на легкомыслие графа, покинул общество вместе со всеми своими «кузенами» и послал предупредить Пьера Гюгенена.

Еще утром этого дня Пьер получил от него с нарочным записку, в которой Ашиль, уведомляя его о своем возвращении, просил сообщить всем членам будущей венты, что нынче же вечером во время праздничных увеселений им надлежит собраться в мастерской. Пьер выполнил это поручение с глубоким унынием. Чем меньше времени оставалось до той минуты, когда он должен будет окончательно связать себя с предприятием, которое с самого начала казалось ему пустым и бесполезным, тем упорнее возвращались к нему прежние сомнения. Он сожалел теперь, что позволил уговорить себя, и те наивные иллюзии, которые поддерживала в нем мадемуазель де Вильпрё, более не властны были заглушить эти сожаления. Теперь наступала решительная минута, и Пьер уже готовился отказаться от данного им слова, если окажется, что программа общества и формула клятвы хоть в какой-то мере противоречат его собственным принципам и убеждениям.

Но судьбе угодно было избавить его от этого испытания. В тот момент когда Лефор в сопровождении своих прозелитов под покровом ночи пробирался в мастерскую, где должен был свершиться торжественный обряд посвящения, путь им внезапно преградил граф де Вильпрё; при-творясь, будто понятия не имеет, куда они направляются, он сообщил, что прибыл приказ об аресте Ашиля, что его уже ищут жандармы, а потому не следует медлить ни минуты, если он не хочет попасть к ним в руки. Все его планы раскрыты, утверждал граф, префект уже снесся с королевским прокурором, есть указание сурово карать за всякую пропаганду. Счастье еще, сказал граф, что один из чиновников префектуры, которому он в свое время оказал кое-какие услуги, великодушно предупредил его, советуя и ему тоже скрыться, в случае если он как-то скомпрометирован в этом деле. Сегодня ночью в замке, несомненно, будет обыск. Словом, интересы дела освобождения требуют, чтобы все немедленно разошлись, а Лефор срочно покинул Вильпрё. Уже оседлан быстрый конь, верному слуге приказано проводить его через болота до границы департамента Шер. Вся эта история была рассказана так искусно, граф так ловко разыграл эту комедию, что насмерть перепуганные республиканцы в одну секунду разлетелись, словно горсть сухих листьев, гонимых ветром. Лефор, который ничего так не жаждал, как подобного приключения, сразу же поверил, что его в самом деле — наконец-то! — преследуют, и предстоящее бегство среди ночи, мнимые опасности и вся эта тайна, о которой ему хотелось бы рассказать всему свету, наполнили его мальчишеской радостью. И он поспешил в мастерскую, чтобы предупредить Пьера и попрощаться с ним.

Пьер ждал его, и не один. С ним была Изольда. Будучи посвящена в тайну — дед возложил на нее некоторые обязанности по организации венты «Жан-Жак Руссо» (делая при этом решительно все, чтобы из этого ничего не вышло), — она незаметно убежала из гостиной, чтобы помочь Пьеру подготовить помещение для торжественного обряда. Она открыла ему свой кабинет, он перенес оттуда в мастерскую столы, стулья и подсвечники, и только начала она объяснять, каким образом расставить мебель для предстоящей церемонии, как раздался условный стук в ставню и появился Лефор. Торопливо рассказав о грозящей ему опасности, он тут же поклялся, что не отступит от дела карбонариев. Он еще сумеет сам, собственными силами, возродить его во Франции в новых формах, заявил Лефор и пообещал, что, наперекор всем тиранам и префектам, его вскоре вновь увидят в Вильпрё. Затем он обнял Пьера и так страстно начал заклинать его оставаться верным делу освобождения, что Пьер был потрясен его упорством и бесстрашием. Ашилю в самом деле незнакомо было чувство страха. Самолюбие и великодушие всегда увлекали его к самому переднему краю самых безумных предприятий. Изольда крепко пожала ему руку, и вдвоем с Пьером они проводили его по глухой тропинке до ограды парка, где уже ожидал проводник с лошадьми, после чего вернулись в мастерскую, чтобы поставить все на прежние места, уничтожив таким образом все следы гибели неродившейся венты «Жан-Жак Руссо».