Собрание сочинений. Т. 9.
Шрифт:
— Это вы, мадемуазель?
Она не ответила, смущенная тем, что он соблаговолил остановиться. А он глядел на нее с улыбкой, скрывая свое волнение под маской любезного покровительства.
— Вы по-прежнему в Париже?
— Да, сударь, — промолвила она наконец.
Она поклонилась и медленно отступила, намереваясь продолжать прогулку. Но он повернул вслед за нею под темную тень больших каштанов. Начинало свежеть, вдали смеялись дети, катавшие обручи.
— Это ваш брат, не так ли? — спросил он, взглянув на Пепе.
Мальчик оробел от присутствия чужого человека и чинно
— Да, сударь, — ответила она снова.
Дениза покраснела, вспомнив об отвратительных выдумках Клары и Маргариты. Муре, по-видимому, понял причину ее смущения и с живостью прибавил:
— Послушайте, мадемуазель, я должен перед вами извиниться… Да, я давно уже хотел сказать вам, что очень сожалею о происшедшей ошибке. Вас слишком опрометчиво обвинили… Но зло сделано, и я только хочу вас уверить, что все у нас знают теперь, как нежно вы относитесь к своим братьям…
Он продолжал говорить, с почтительной вежливостью, к какой продавщицы «Дамского счастья» совсем не были им приучены. Смущение Денизы возрастало, но сердце ее полнилось радостью. Значит, ему известно, что она никому не принадлежала? Они замолчали; он шел рядом с нею, соразмеряя свои шаги с крошечными детскими шажками Пепе. Отдаленный гул Парижа замирал под темной сенью раскидистых деревьев.
— Я могу только предложить вам, мадемуазель, вернуться в нашу фирму, — сказал он. — Разумеется, если вы сами пожелаете…
— Я не могу, сударь… — с лихорадочной поспешностью перебила она его. — Я вам очень благодарна, но я уже поступила на другое место.
Он знал это, ему недавно сказали, что она служит у Робино. Спокойно беседуя с нею, как с равной, он заговорил о Робино; он воздавал ему должное: это человек очень способный, только слишком нервный. Он кончит катастрофой. Гожан взвалил на него крайне тяжелое дело, и оба они разорятся. Подкупленная этой непринужденностью, Дениза осмелела и дала понять, что сама она на стороне больших магазинов в той борьбе, которая завязалась между ними и мелкой торговлей; воодушевившись, она привела несколько примеров и выказала себя при этом знатоком дела и сторонницей новых широких идей. Муре слушал ее с удивлением и восторгом. Он обернулся к ней, стараясь в сгущающихся сумерках различить ее черты. С виду она была все та же, в простом платье, с кротким лицом; но от этой скромности исходило пленительное благоухание, могущество которого он остро ощущал. По-видимому, парижский воздух благотворно повлиял на малютку: она превращалась в женщину, и в женщину волнующую. Как рассудительна! Что за волосы, что за избыток нежности!
— Но если вы наша сторонница, — сказал он, смеясь, — зачем же вы служите у моих противников?.. Кстати, мне говорили, что вы снимаете комнату у Бурра?
— Бурра — человек вполне достойный, — прошептала Дениза.
— Ну, оставьте! Это старый дурак, сумасшедший; он вынудит меня пустить его по миру, в то время как я хотел бы избавиться от него, дав ему целое состояние!.. Кроме того, вам у Бурра совсем не место, его дом пользуется дурной славой, он сдает комнаты таким особам… — Но, почувствовав ее смущение, он поспешил прибавить: — Впрочем, можно остаться честной
— Послушайте, — весело сказал Муре, — не хотите ли быть моим посланником? Я готов еще увеличить сумму и намереваюсь завтра предложить Бурра восемьдесят тысяч франков… Заговорите с ним об этом первая, объясните ему, что он совершает самоубийство… Быть может, он вас послушается, раз он расположен к вам; вы же окажете ему этим настоящую услугу.
— Хорошо! — ответила Дениза, тоже улыбаясь. — Я выполню поручение, только сомневаюсь в успехе.
Снова наступило молчание. Ни тот, ни другая не знали, что бы еще сказать. Он попытался было спросить ее о дяде Бодю, но замолчал, заметив, что это ей неприятно. Продолжая идти друг подле друга, они вышли наконец к улице Риволи, в аллею, где было еще светло. Выйдя из мрака, царившего под деревьями, они словно внезапно проснулись. Он понял, что не следует ее больше задерживать.
— Прощайте, мадемуазель.
— Прощайте, сударь.
Но он не уходил. Подняв глаза. Муре увидел перед собой угол улицы Альже и освещенные окна ожидавшей его г-жи Дефорж. И он перевел взгляд на Денизу; теперь в бледных сумерках он отлично видел ее: она казалась положительно жалкой по сравнению с Анриеттой; почему же так воспламенилось его сердце? Это просто глупый каприз.
— Мальчик устал, — заметил он, чтобы сказать еще что-нибудь. — Так запомните хорошенько: двери нашей фирмы для Вас всегда открыты. Вам достаточно только обратиться к нам, и все ваши пожелания будут удовлетворены… Прощайте, мадемуазель.
— Прощайте, сударь.
Когда Муре отошел, Дениза вернулась под каштаны, в густой мрак. Она долго шла без цели среди громадных стволов; щеки ее пылали, в голове стоял беспорядочный шум. Пепе, все еще держась за ее руку, семенил крохотными ножками, изо всех сил стараясь поспеть за нею. Она забыла о малыше. Наконец он сказал:
— Ты идешь слишком шибко, мамочка.
Тогда она села на скамью, и уставший мальчуган заснул у нее на коленях. Она держала ребенка, прижимая его к девственной груди, а глаза ее блуждали в бездонном мраке. Когда час спустя она тихонько возвратилась с ним на улицу Мишодьер, она казалась спокойной и рассудительной, как всегда.
— Гром небесный — закричал ей еще издали Бурра. — Удар нанесен… Мерзавец Муре купил мой дом.
Он был, вне себя, он бесновался в своей лавке, жестикулировал как сумасшедший, и думалось, вот-вот разобьет витрину.
— Ах, негодяй!.. Мне об этом написал фруктовщик. И знаете, за сколько этот подлец продал мой дом? За полтораста тысяч, вчетверо дороже того, что он стоит!.. Вот тоже жулик!.. Представьте, он козырнул моей отделкой; да, он упирал на то, что дом заново отремонтирован… Долго ли они будут надо мной издеваться?