Собрание сочинений. Т.18. Рим
Шрифт:
Понизив голос и отведя Пьера в сторону, пока Нарцисс с видом ценителя и знатока разглядывал изящные бюсты и стройные шейки прелестных дам, Нани добавил:
— Послушайте, сын мой, мне надо вам кое-что сообщить под большим секретом… Попозже, вовремя котильона, вы найдете меня в зеркальной гостиной. Там мы побеседуем на свободе.
Пьер молча кивнул головой, и прелат тихонько удалился, незаметно затерявшись в толпе. В голове у молодого аббата шумело, он уже больше ни на что не надеялся. Чего он может добиться за один день, если потерял даром целых три месяца и даже не сумел попасть на прием
— Просто удивительно, до чего огрубела женская красота в наш низменный демократический век! Женщины растолстели, опустились, стали вульгарны. Посмотрите вокруг, ни у одной нет изящных флорентийских линий, маленькой груди, царственной лебединой шеи…
Но, вдруг осекшись, Абер воскликнул:
— Ах, нет, вон та совсем недурна, блондинка с гладкой прической… Видите? К ней подошел монсеньер Форнаро.
Монсеньер Форнаро с достоинством переходил от одной красавицы к другой, изгибаясь перед ними в любезном поклоне. Высокий, представительный, румяный, с галантными светскими манерами, он в этот вечер был просто великолепен. Про его любовные похождения не ходило никаких сплетен, ему просто нравилось женское общество, и его всюду охотно принимали, как воспитанного светского человека. Он останавливался поболтать, низко склоняясь над обнаженными плечами, и с игривой улыбкой на влажных губах в упоении вдыхал аромат духов.
Заметив Нарцисса, которого он встречал иногда в свете, прелат направился к нему. Молодой человек поклонился.
— Приветствую вас, монсеньер, в последний раз я имел удовольствие встретиться с вами в посольстве. Как вы поживаете?
— Очень хорошо, благодарю вас! Не правда ли, какой чудесный праздник?
Пьер тоже поклонился. Так вот кто дал уничтожающий отзыв, вот по чьей вине запретили его книгу! Он не мог простить Форнаро его радушного приема, ласковых манер, лживых обещаний. Хитрый прелат, должно быть, догадался, что Пьеру уже известен приговор конгрегации, и сделал вид, будто не узнает его в лицо. Он ограничился легким поклоном и вежливой улыбкой.
— Сколько народу! — восхищался прелат. — И как много красивых дам! Скоро в гостиной негде будет и повернуться.
Теперь все кресла были заняты, и в зале становилось душно от аромата фиалок и запаха помады на белокурых и темных женских волосах. Дамы быстрее обмахивались веерами, громче звучал звонкий смех, шум усиливался, и в смешанном гуле голосов все чаще повторялись одни и те же слова. Вероятно, сюда дошло какое-то известие, и оно передавалось из уст в уста, вызывая волнение в разных уголках гостиной.
Всеведущий монсеньер Форнаро захотел сам сообщить новость, о которой пока еще не решались говорить громко.
— Знаете, чем они все так взволнованы?
— Их, вероятно, тревожит здоровье его святейшества? — спросил Пьер с беспокойством. — Разве ему стало хуже нынче вечером?
Прелат взглянул на него удивленно. Потом с некоторым нетерпением возразил:
— О нет, нет, его святейшество, слава богу, чувствует себя гораздо лучше. Я слышал от кого-то в Ватикане, что после обеда он уже вставал с постели и принимал своих приближенных, как обычно.
— Однако днем все перепугались, — вмешался Нарцисс. — Надо признаться,
Монсеньер Форнаро нетерпеливым жестом прекратил эти неуместные речи.
— Нет, нет, все обошлось благополучно, о болезни святого отца больше никто не говорит. Все эти дамы взволнованы тем, что конгрегация Собора подавляющим большинством утвердила сегодня расторжение брака между графом и графиней Прада.
Пьер опять разволновался. По возвращении из Фраскати он еще никого не успел повидать в палаццо Бокканера и выразил опасение, что это ложный слух. Прелату пришлось заверить его честным словом.
— Известие вполне достоверное, мне сообщил его один из членов конгрегации.
Тут он вдруг извинился и оставил их.
— Простите, я должен засвидетельствовать почтение одной знакомой, я только сейчас ее заметил.
Поспешно отойдя от них, прелат начал увиваться около дамы. Не найдя места, он галантно склонился над ее креслом, изогнув свой высокий стан и осыпая любезностями молодую женщину, свежую, веселую, с обнаженными плечами, почти касаясь ее своей фиолетовой накидкой.
— Вы знаете, кто это? — спросил Нарцисс у Пьера. — Как! Неужели не знаете?.. Это же подруга графа Прада, обворожительная Лизбета Кауфман! Она недавно родила ему крепкого, здорового мальчика и сегодня в первый раз выехала в свет… Вы слышали, вероятно, что она немка, вдова, живет в Риме и недурно рисует, даже совсем недурно. Дамам из иностранной колонии здесь многое прощают, а Лизбета, кроме того, пользуется всеобщей любовью за свой веселый нрав. У нее премилый салон в особнячке на улице Принца Амедея… Можете себе представить, как ее обрадует известие о расторжении брака!
Лизбета и в самом деле была очаровательна: розовая, белокурая, голубоглазая, с атласной кожей и беленьким личиком, она покоряла всех своей приветливой, обаятельной улыбкой. Эта прелестная женщина в белом шелковом платье, затканном золотом, свободная, любимая и любящая, сияла в этот вечер таким весельем, такой беспечностью, что злорадные слухи и сплетни, передаваемые шепотом под прикрытием вееров, сменились ее прославлением. Все взгляды были обращены на нее. Повторяли ее остроумную шутку: почувствовав себя беременной, она сказала графу Прада, которого церковный суд признал неспособным к деторождению: «Мой бедный друг, значит, я произведу на свет младенца Христа?» И насмешки смолкали, нескромные остроты передавали друг другу только на ухо, между тем как Лизбета, сияющая, беспечная, с удовольствием выслушивала галантные комплименты монсеньера Форнаро, который расхваливал посланную ею на выставку картину, изображавшую пресвятую деву с лилиями.