Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
Шрифт:
Итак, ставится проблема моральной ответственности. Роковой вопрос, испокон веков приводивший в ужас криминалистов. В средние века по постановлению суда сжигали колдунов, а эпилептиков и истеричек вешали, обвиняя их в том, что они летают на шабаш; но вот восторжествовала наука, и этих без вины виноватых стали отправлять в больницы. Правосудию пришлось считаться с наукой. Г-н Шарль Демаз недавно опубликовал весьма любопытную работу — «История судебной медицины во Франции». Не стану распространяться на эту тему; скажу только, что в результате развития науки мы сможем глубже и точнее определить границы моральной ответственности. Всякому ясно, что это не подходящая тема для шуток.
Но г-н Сарду, со свойственным ему чутьем, находит и здесь материал для
Итак, г-н Сарду начинает рассуждать о науке, и вот что он изрекает: «В настоящее время нас интересует не добродетельный человек, а тип преступника. Новейшая философия, стоя на научной почве, считает душу функцией мозга и утверждает, что нравственное поведение возможно лишь при гармоническом равновесии всех органов тела. У этой доктрины немало приверженцев среди медиков, и не удивительно, что они решительно всех людей считают больными». Затем следуют шутки, примелькавшиеся на столбцах газет. На беду, наблюдение г-на Сарду не лишено основательности, ибо во все времена, даже в эпоху господства схоластики, больше внимания уделяли преступнику, чем человеку добродетельному. Это вполне понятно, ибо когда происходит несчастье, всегда требуется помощь. И наука ничуть не виновата, что у нас пробудился интерес к моральным уродствам. Напротив, наука разрушает веру в чудеса, изгоняет дьявола, дает определение понятию зла, распространяет свет и проповедует справедливость. О целом ряде предметов она имеет еще смутное представление, и все же она двигает вперед цивилизацию. Однако с моей стороны довольно наивно защищать науку от парижского остроумия…
Вы хотите решить проблему моральной ответственности? Боже мой, да нет ничего проще! Представьте себе такую картину. Вот там, в уголке двора, стоит Зло, а здесь, у забора сада, стоит Добро. Потом из глубины сцены появляется Правосудие и Академия; происходит судебное разбирательство, и под занавес Академия награждает Добро, а Правосудие наказывает Зло. Вот и все. Вызывают актеров. Выходит г-н Сарду и говорит, обращаясь к публике: «Мы можем гордиться прекрасной традицией премий за добродетель. Это своего рода протест национального здравого смысла против растлевающих доктрин. На наше счастье, у нас одна-единственная мораль, утверждающая ценность Добра и отвергающая Зло. Это старый метод, но метод весьма надежный!» Гром аплодисментов.
Я так и ожидал, что услышу о «национальном здравом смысле» и о «растлевающих доктринах». Быть может, вы скажете г-ну Сарду, что он не прав, считая проблему решенной и заявляя: «Вот это Зло, а это Добро». Ведь речь как раз идет о том, чтобы определить, что такое добро и что такое зло; только тогда мы станем на твердую почву. Но г-н Сарду рассмеется вам в лицо: «Как! Неужели вы не поняли? Добро справа, а зло слева!» И он вновь покажет вам ту же сцену. Для него все сводится к театральной технике. Говорят, он весьма просвещенный человек, у него прекрасная библиотека. Возможно. Но мы судим о нем по его произведениям и усматриваем в них лишь замечательное знание сцены. В «Даниэле Роша» он, как всегда, преподносит нам глубокую философскую дилемму: с одной стороны, храм, с другой — спальня. Всё те же приемы Скриба.
Я прекрасно знаю, что это никого не смущает, а многих даже забавляет. Но бывают минуты, когда начинаешь возмущаться этой торжествующей посредственностью, этим фигляром, который паясничает, когда все кругом трудятся, исполняя задания века. Пока г-н Сарду только забавляет публику, все идет прекрасно. Он подарил нам несколько превосходных водевилей, где стремительно развивается действие; кое-что там тонко подмечено, но немало фальшивых нот. К сожалению, в погоне за актуальностью он иногда берется за чрезвычайно серьезные проблемы и решает их, как какой-нибудь парижский гамен. Публика потешается, а он воображает себя мыслителем. Если только он не посмеивается над самим собой. Но в этом я сомневаюсь.
В его странной речи меня больше всего удивляет стиль. Надо же когда-нибудь растолковать публике, что мы понимаем под словом «писатель». Говорят о стиле г-на Сарду. Но, боже мой, г-н Сарду и понятия не имеет, как надо строить фразу. Мне хотелось бы свести его с Флобером и послушать, как они станут обсуждать какой-нибудь кусок прозы. Ах, друзья мои, вы и представить себе не можете, как огорошат нашего академика наставления великого стилиста! У него наверняка разыграется мигрень, — ведь, говорят, он страдает головными болями. Допустим, г-н Сарду дурно пишет именно для театра; быть может, он делает это нарочно, ведь, как известно, некоторые критики заявляют, что пьесы следует писать плохим языком. Но вот он в Академии, где ему представляется случай показать, какой у него прекрасный и могучий стиль. Он, несомненно, воспользуется этой возможностью. Надо думать, в своей речи он превзойдет себя. Но увы!..
Кажется, я начинаю раздражаться. К сожалению, подобные образцы ораторского искусства никто не изучает. А между тем это вопрос литературной гигиены. Раз и навсегда нужно показать, что г-н Сарду сущий Прюдом [25] в области литературы; если угодно, у этого Прюдома пляска святого Витта, и этот Прюдом нещадно коверкает язык, сыплет трюизмами и изрекает махровые пошлости. Ни в одной даже самой неряшливой статейке не встретишь столько шлака.
Буду брать примеры наугад. Прежде всего такая замечательная фраза: «Он беден, и перелом его правой ноги недавно вызвал падение, и он сломал правую руку». Неправда ли, изящно, просто и ясно? А как вам нравится такие находки? «Ни один день его долгой жизни не был потерян для добродетели». Или: «Такого рода добродетель не столько утоляет телесные страдания, сколько исцеляет душевные раны». И еще: «Когда кто-нибудь страдает, болен или впадает в отчаяние, появляется женщина, верней, она прибегает». Боже мой, какая оригинальная мысль!
25
Жозеф Прюдом — сатирический образ ограниченного и самодовольного буржуа, созданный Анри Монье в его комедии «Величие и падение господина Прюдома» (1853). (прим. коммент.).
Послушайте же г-на Прюдома. Речь идет о некоей образцовой служанке, которую во всем квартале величают по имени ее господ: «Она наивно принимает почтенное имя, каким ее награждают, и с честью его носит». Или такой перл: «Присудив ему премию Жемона в размере тысячи франков, Академия никому не поведает о мужестве капитана Вуазара. Но он с радостью прибавит к стольким знакам отличия награду, которой ему недоставало». Не правда ли, неожиданный оборот? Но г-н Прюдом еще сильнее в высоком стиле. Он становится на цыпочки и напыщенно разглагольствует о глухонемых: «Нет нужды распространяться о том, сколь благотворное действие оказали эти беседы на души людей, обреченных на одиночество, которые, будучи лишены общества себе подобных, тем более испытывают потребность в общении с богом». Ну и ну!
На каждом шагу такие штампы, как «согбенная под бременем лет», «самая почетная должность, хотя и плохо вознаграждаемая, это скромная должность сельской учительницы» и т. д. В заключение приведу еще пример. Г-н Сарду рассказывает об одной операции, на которой он присутствовал: «Операция, — говорит он, — прошла на редкость удачно. Пациент и глазом не моргнул. Осмелюсь сказать, он беспрерывно смеялся и пел». Как вам нравится это выражение: «осмелюсь сказать»? Оно употреблено до того некстати, что трудно добраться до смысла фразы. Почему, черт возьми, г-н Сарду осмеливается сказать, что спавший под хлороформом пациент смеялся и пел?