Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
Шрифт:
Другие персонажи книги также люди одной страсти. Мато — грубый дикарь, покоренный любовью. Он потрясен, он ослеплен своим чувством, все его поступки определяет страсть. Спендий — хитрый и коварный грек. Он вероломен и полон тайной злобы. Гамилькар — величественная, сумрачная фигура. Нар Гавас — проходящий персонаж, не задерживающий внимания. Правитель Ганнон, обезображенный проказой, — один из самых оригинальных образов книги: трусливый, жестокий, подлый. Сент-Бев, который упрекал Флобера в излишней сложности характеров этих варваров, вынес поистине странное впечатление от прочтения этой книги. Я, напротив того, нахожу, что характеры отличаются цельностью и что, повинуясь инстинктам, они идут к одной определенной цели. Психологические тонкости анализа современного романа здесь совершенно отсутствуют. Мато, смертельно пораженный любовью при первой встрече с Саламбо, хранит слепую верность своему чувству до конца и с ним же умирает. Другими действующими лицами тоже владеют подобные же страсти, которые толкают их к предмету их неотвязных вожделений. Впрочем, мы не имеем здесь последовательного изучения различных состояний души одного или нескольких персонажей. Произведение представляет собою широкую
И как величественны созданные им сцены, как чудесны описания! Я уже говорил о картине пиршества. Упомяну также о молениях Саламбо, белой в сиянии луны, о похищении заимфа из храма Танит Спендием и Мато, о Гамилькаре в подземельях, где он прячет и сокровища, о прославленной битве при Макаре, в которой участвуют слоны; далее сцена в палатке, где Саламбо падает в объятия ливийца, жертвоприношение Молоху, мучительная смерть войска наемников, гибнущих от голода в Ущелье топора. И, наконец, страшный путь Мато, истерзанного, преследуемого ударами целого города, не видящего никого, кроме Саламбо, к которой он стремится, чтобы умереть у ее ног.
В этих картинах нет лирического пафоса, свойственного Виктору Гюго. Я уже сказал, что Гюстав Флобер остается точным художником, мастерски владеющим палитрой. Он придает несравненное великолепие всему, что рисует. Золото, драгоценности, пурпурные ткани, мрамор — все это переливается и сверкает, не загромождая общей картины; странная экзотика романа — аллеи распятых львов, правитель Ганнон, окунающий руки в кровь зарезанных пленников, чтобы исцелиться от проказы, питон, обвивающий кольцами восхитительное нагое тело Саламбо; армия наемников в предсмертной агонии, терзаемая муками голода, — все находит свое место в романе, все гармонично. Художественная ткань произведения добротна, безупречна, стиль великолепен. За ним угадывается огромный изыскательский труд, прочная основа фактов, прекрасно изученных автором. Когда роман «Саламбо» появился в печати, некий Френер, кажется, немец, обрушился на него с критикой, оспаривая точность большей части исторических подробностей. Это выступление разгневало Гюстава Флобера, который заявил не без основания, что он предоставляет критике литературную сторону романа, но историческую и чисто научную его основу будет отстаивать. И он перечислил все использованные им источники. Список получился устрашающий! Он перерыл всю античность, всех греческих и латинских авторов — все, что близко или отдаленно касалось Карфагена. Воссоздавая эпоху мертвой цивилизации, Флобер проявил ту же настойчивость и кропотливость, что и в «Воспитании чувств», когда описывал февральские дни 1848 года, события, которые мог наблюдать собственными глазами.
«Искушение святого Антония» — последняя книга, опубликованная Гюставом Флобером. Это самое странное и самое блестящее из его произведений. Он потратил на него двадцать лет поисков, усилий мысли, труда и таланта. Попытаюсь вкратце изложить содержание этого произведения.
Святой Антоний у порога своей хижины на вершине горы в Фиваиде. День на исходе. Отшельник утомлен после целого дня трудов, лишений и воздержания. Смеркается. Антоний испытывает минутную слабость. Дьявол, который зорко сторожит святого, усыпляет его и посылает ему греховные сновидения. Наступает ночь, исполненная жутких кошмаров, мучительных искушений. Вначале святой Антоний сожалеет о своем детстве, о невесте Аммонарии, которую он некогда любил; мало-помалу он начинает сетовать на то, что мог бы стать грамматиком или философом, солдатом, сборщиком дорожных пошлин или богатым купцом и жениться. Голоса из мира теней предлагают ему женщин, груды золота, столы ломящиеся от яств. Это начало его искушений, сперва самых низменных и плотских. Ему снится, что он становится первым приближенным императора, что он всемогущ. Далее он видит себя в сверкающем дворце Навуходоносора, на пиру, где предается всякого рода излишествам; пресытившись всеми наслаждениями, он хочет стать животным; и вот, опустившись на четвереньки, он уже мычит, как бык. Видение исчезает, и в наказание Антоний сам бичует себя; но вот возникает другое видение: царица Савская является к нему во всем блеске своей красоты, украшенная драгоценностями, и предлагает ему свою любовь. Простирая к нему руки, она манит его, доводит до безумия, разжигает яростную страсть. Затем все исчезает и дьявол принимает облик Иллариона, его бывшего ученика, который пытается поколебать веру своего учителя. Он стремится доказать ему все нелепости и противоречия Ветхого и Нового заветов. Он увлекает его в небывалое путешествие: они проносятся через века и видят религии и богов: первые религии, сотни чудовищных ересей, одна страшнее другой, все формы человеческого безумия и изуверства; потом перед их взором один за другим проходят боги, целая вереница ужасных и нелепых богов, которые появляются и исчезают в небытии, — исчезают все, начиная с кровожадных божеств первых веков до прекрасных, поэтических богов Греции. Путешествие заканчивается где-то в пространстве, среди бесчисленных миров. Сатана переносит Антония, сидящего за его спиной, в сферу современной науки, и отшельника страшит ее беспредельность. Но вот Сатана начинает безмерно расти и сам становится Наукой. Опустившись на землю, святой Антоний слышит яростный спор между Сладострастием и Смертью, Сфинксом и Химерой. Наконец, он низвергается в бездну, где кишат какие-то странные животные, чудовища, населяющие земной шар; он спускается еще ниже, в недра самой земли, и воплощается в растения, которые суть живые существа, и в камни, которые суть растения. И вот его последний крик: «Мне хочется летать, плавать, лаять, мычать, выть. Я желал бы обладать крыльями, чешуею, корой, выдыхать пар, иметь хобот, извиваться всем телом, распространиться повсюду, быть во всем, испаряться с запахами, разрастаться, как растения, течь, как вода, трепетать, как звук, сиять, как свет, укрыться в каждую форму, проникнуть в каждый атом, погрузиться до дна материи, — быть материей!» Поэма закончена, ночь прошла. Это всего лишь кошмар, исчезнувший вместе с мраком. Встает солнце, и в его диске сияет лик Иисуса Христа. Антоний осеняет себя крестным знамением и становится на молитву.
Никогда еще человечество не получало такой пощечины. Здесь не сдержанная сатира, не скрытая насмешка «Госпожи Бовари» и «Воспитания чувств», это не демонстрация глупости какого-то определенного общества, которую Флобер стремится разоблачить, — нет, это нелепость целого мира. Взять человечество в его колыбели и показать весь его путь в крови и грязи, беспощадно отмечая каждую ошибку, и в заключение прийти к выводу о бессилии, духовной нищете и ничтожестве рода человеческого — таков был замысел, издавна лелеемый автором. Глава, в которой он проводит перед читателем процессию ересиархов, поистине ужасна. Нет такой мерзости, такого изуверства, такой жестокости, которой бы они не совершили и о которой не возвестили бы, ликуя. Неожиданность переходов, стремительность повествования, нагромождение ужасов и глупости человеческой на протяжении нескольких страниц вызывают приступ тошноты и головокружения. Глава о богах потрясает еще сильнее: процессии нет конца, человек обожествил все, — и вот мимо проносятся боги, сталкивая друг друга в грязь; проходят тысячелетия самых абсурдных и кровавых верований, и отвратительные идолы, идолы со звериными головами, деревянные, мраморные, картонные, захватывая чужие догмы и доктрины, борются со смертью, с неумолимой смертью, которая сметает человеческие общества с их религиями. Это небывалое зрелище, огромная картина постепенного исчезновения человеческих поколений и всех религий в бездне небытия.
И, наконец, последняя глава — слияние Антония с материей, этот крик томления и ужаса перед черными глубинами земли, и, как итог всего, — вселенская скорбь, мысль о вечном обмане жизни. Самый финал — возвращение Антония к молитве — звучит иронически, особенно после картины пустой вселенной, где нет богов; Антоний по привычке склоняется в молитве, вызывая к себе лишь чувство безмерной жалости.
Гюстав Флобер — весь в этом произведении; мятежный дух писателя проявился здесь помимо его воли. Он уступает своей потребности отрицания и сомнения, в равной мере осуждая все существующие религии и делая исключение лишь для прекрасных древнегреческих богов. Если Флобер выбрал легенду о святом Антонии, чтобы облегчить себе задачу рассказать людям о слепом и мучительном безумии, в котором они пребывают со дня сотворения мира, то сделал это и потому, что именно в этой легенде он нашел древность, свой любимый Восток и ощутил возможность создать величественное и яркое произведение огромного размаха. Если бы он ограничился рамками современности, то должен бы был все преуменьшить в размерах и создать комедию вместо поэмы.
«Искушение святого Антония» содержит куски первоклассной прозы. Я говорил уже об эпизоде с царицей Савской, благоухающем восточной негой, где фразы звучат какой-то странной музыкой, напоминают звук золотых цимбал, звенящих под пурпурными занавесями. Я упоминал также и о празднике Навуходоносора, пиршественной оргии, где в огромном зале среди изобилия яств царит Чревоугодие, украшенное драгоценными камнями. Следует добавить сюда и описание Александрии, воспроизведенной с удивительной точностью. Страницы жизни Египта, который воскресает перед читателем, с его храмами, благовониями, мертвой цивилизацией; наконец, спор между Сфинксом и Химерой, двумя чудовищами, которые вечно влекут и терзают человека, мрачная загадка, пригвождающая к земле, и крылатая фантазия, уносящая к звездам.
Подобное произведение, — я говорю только о его замысле и художественном воплощении, не останавливаясь на философской его стороне, которая увлекла бы меня слишком далеко, — мог создать только великий писатель, самый великий писатель нашей современной литературы. Гюстав Флобер, несмотря на колебания читателей и резкие нападки критики, проявил себя здесь как зрелый мастер, как могучий художник, достигший вершины своего творчества.
Мне остается рассказать об отношении публики к Гюставу Флоберу.
Я говорил уже о том, что успех «Госпожи Бовари» был поразителен. В течение одной-двух недель Гюстав Флобер стал известным, прославленным автором, удостоенным всяческих похвал. В наши дни, когда имя приобретается после написания чуть ли не двадцати томов, трудно сыскать другой пример столь быстрой популярности. И это была не просто популярность, а настоящая слава. Флобера сразу поставили в первый ряд, объявили главой современных романистов. В течение двадцати лет он носил на своем челе лавры триумфатора.
Но позднее ему пришлось заплатить за этот триумф. Казалось, писателю стремились отомстить за те искренние, неудержимые восторги, которые вызвала при своем появлении «Госпожа Бовари». С тех пор каждая из его книг вызывала яростные споры или просто бывала отвергнута. И эта злоба, эта враждебность критики с каждым новым произведением все возрастала. «Саламбо» еще имела шумный успех, но уже подымались против нее насмешливые голоса. «Воспитание чувств» — произведение сложное и глубокое, появившееся в последние годы Империи, прошло почти незамеченным в обстановке всеобщего равнодушия и оцепенения. Наконец, «Искушение святого Антония» недавно подверглось самым резким нападкам, причем не нашлось ни одного критика, который отважился бы серьезно проанализировать произведение и показать его редкие красоты. Печальная истина заключается в том, что книги Гюстава Флобера слишком сложны и слишком оригинальны для парижской публики. Легкомысленные читатели бульварной литературы видят в произведениях Флобера всего лишь мишень для насмешек. Ситуации, персонажи — все обращается в шарж, в язвительную карикатуру. И вот начинается всеобщий смех, — смеются над вещами, менее всего способными вызвать веселье. Чтобы составить представление об этих странных суждениях публики, надо знать одну ее особенность: несколько тысяч человек подымают такой шум, словно их сотни тысяч. Писатель трудится над книгой в течение двадцати лет, а господин такой-то перелистает ее за какие-нибудь двадцать минут и отбросит со словами: «Вот скука-то!» И все кончено — книга осуждена.