Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое
Шрифт:
Министр сложил руки на груди с видом глубокого почтения.
— Я бы посоветовал, если разрешите, ваше величество, белый. В нем вы появились в день вашего счастливого восшествия на трон, и, кроме того, он как нельзя более оттеняет чистоту и невинность вашей души.
— Да? Я тоже так думал. Вы очень умный человек, герцог.
— Пустяки. Вы мне льстите, ваше величество. Но разрешите мне покинуть вас, дабы заняться подготовкой праздника, — сказал Коста, испытывая гнетущую неловкость.
— Конечно. Идите, герцог. Я полагаюсь на вас.
Коста вышел в сад. У фонтана он остановился и
— Какая несчастная тряпка, — пробормотал он и направился дальше.
Придя к себе, он позвал лакея.
— Пришлите мне тотчас же Петриля. Быстро.
— Вашего кучера, господин герцог? — осведомился лакей.
— Ну да, моего… Не вашего же.
— Слушаю-с.
По уходе лакея Коста присел к письменному столу, исписал листок и заклеил его в конверт.
— Здравствуй, Петриль, — приветствовал он вошедшего кучера, — ты мне очень нужен. Возьми письмецо и снеси его старому аптекарю Лерсу. В обмен на него ты получишь мешочек. С мешочком отправишься в главный винный подвал. Там вызовешь Фому, отдашь ему мешочек и прикажешь от моего имени, чтобы он всыпал по ложке содержимого во все те бочонки, которые будут отправлены в кабаки для угощения наутилийских солдат завтра вечером. Понял?
Петриль молча кивнул головой.
— Ну, беги! И не задерживайся нигде по дороге.
Петриль поклонился и повернулся, чтобы отправиться в путь. Открывая дверь, он почтительно отступил в сторону, пропуская появившуюся Гемму.
Гемма молча подождала, пока он вышел.
— Ну, как? — спросила она, здороваясь.
— Все в порядке. Хорошо выспались?
— Отлично.
— Его величество тоже изволили хорошо отдохнуть и находятся в прекрасном состоянии духа, — сказал с иронией Коста.
— Вы говорили с ним?
— Да, говорил, — ответил Коста, безнадежно махнув рукой, — я думаю, что его мозги окончательно скисли. Он даже не похож на человека, — ходячая водянка.
— Он вчера напился на ночь. Я обнаружила это утром, когда проходила мимо его кабинета, — гневно сказала Гемма.
— Вы сердитесь? Разве на него можно сердиться? Он этого не стоит. Он не может думать ни о чем, кроме кабаков и мундиров. Только этим и занят. И еще пьет. Это его единственное утешение. Что бы он вообще делал в мире, если бы не существовало ликеров и мундиров? Пусть пьет! По крайней мере, не будет мешать нам.
— Как с праздником?
— О, я уже выпустил правительственное сообщение. Кажется, весь сброд принял его с восторгом. Я слышал даже здесь, как они визжали от радости на площадях. Но все же мы должны быть настороже, — ответил Коста.
— Ну что же. И будем!
— Помимо всего, я принял еще одну предосторожность. Я послал Петриля подсыпать в вино, заготовленное для солдат его милости лорда, одной такой штуки, которая уложит их всех в мгновение ока.
Гемма отшатнулась.
— Как? Вы хотите?.. Не смейте, как вы можете решиться на такую…
Коста посмотрел на нее с горьким упреком.
— Вы, кажется, думаете, что перед вами настоящий герцог, — ответил он сурово, — но вы ошибаетесь. Я никого не убивал из-за угла и вообще не люблю крови. Они просто уснут и не продрыхнутся до следующего вечера.
— Простите, — сказала Гемма, — простите, я не хотела вас обидеть,
— Что кажется — то привидение. Не верьте привидениям, — нравоучительно заметил Коста, вставая, — а теперь идите. Не нужно, чтобы кто-либо обратил внимание на ваши неумеренно частые визиты в мою обитель.
В эту ночь тихие ангелы летали над уснувшей столицей Итля. Улицы были погружены во мрак, и ни одна человеческая тень не бродила под широкими лапами платанов. Население спало, набирая сил к предстоящему празднику и карнавалу.
И если бы какой-нибудь любопытный мог подняться на нависшие над заливом скалы, он увидел бы во всем городе только один мрачный и тусклый огонек в окне глухой таверны, пользовавшейся самой разбойничьей репутацией.
В ней за столиком, залитым дешевым вином и липким, как тангльфут, сидел, надвинув шляпу на глаза, против бледного молодого человека в роговых очках господин Аткин.
Бывший президент в первые часы по получении рокового приказа лорда Орпингтона был в полном недоумении, где приискать исполнителя заказанного покушения.
Портовый сброд, среди которого в обычное время можно было найти достаточное количество отчаянных брави, находился теперь в твердых руках Косты и был искренне предан вероломному премьеру. Обращаясь к этим людям, господин Аткин рисковал немедленно быть выданным с головой в руки врага, а кроме того, бывшему главе республики вовсе не хотелось расстаться с крупной суммой, отпущенной сэром Чарльзом на выполнение плана.
И он тщетно ломал голову, пока счастливая мысль, сверкнувшая мгновенной зарницей, не осенила его начинавший отчаиваться мозг.
Он вспомнил о своем бывшем секретаре, безнадежно влюбленном в Лолу, и с наступлением темноты пробрался в его убогую квартирку на окраине, откуда и увел юношу для секретного разговора в таверну.
— Поймите, дорогой мальчик, — говорил господин Аткин мурлыкающим голосом. — Вы всегда были патриотом, и я был уверен, что, не случись этих трагических событий, вы стали бы одним из лучших сынов своей родины. По, увы, коварный потомок тиранов с помощью лживых и лукавых чужеземцев растоптал чудесные ростки нашей свободы, раздавил нацию солдатским сапогом… Но мы, сыны отечества, мы не складываем оружия. Гнет монархии и чужестранщины должен быть свергнут усилиями верных делу патриотов. Нужна рука, которая нанесет удар тирану, и это ваша рука…
Секретарь вскинул глаза на господина Аткина и в ужасе отшатнулся. Рука его, лежавшая на краю стола, задрожала нервической дрожью.
Он с трудом разжал побледневшие губы и прошептал:
— Как, господин президент? Вы хотите… чтобы я… убил человека?
Господин Аткин ласково положил свою руку на плечо юноши.
— Милый Гри! Как вы наивны и какая у вас чистая душа. Как хотел бы я быть таким. Вы говорите «убить человека»? Но для нас, патриотов и демократов, король не человек. Он воплощение ненавистного деспотизма, бич божий, и мы должны уничтожить его. Я сам нанес бы ему удар, если бы был моложе и моя рука была бы так же тверда, как ваша. О, будь я ваших лет, я никогда не упустил бы чести совершить поступок, который останется в летописях страны благороднейшим деянием ее истории.