Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое
Шрифт:
К вечеру Порто-Бланко успокоился и забыл об утренней трагедии. Улицы запылали электрическими лунами, зазвенели песнями, звоном струн и заметались в бесшабашном плясе бушующей карнавальной толпы. Население, как и в первые дни, браталось с наутилийскими воинами, которые блуждали из кабачка в кабачок, выпивая даровое вино. В «Преподобной Крысе» собрались сливки общества, и даже сэр Чарльз удостоил заведение Баста своим присутствием. Веселье, беззаботное, горячее, жадное, кипело во всех уголках города. Женщины льнули к мужчинам, женщины помнили о своем призвании давать радость защитникам и нежно уводили шатающихся солдат в темные
К двум часам ночи город напоминал замок спящей царевны, и лишь кое-где слонялись по улицам одинокие старики и старухи, вспоминая отцветшую молодость.
Глава двадцать пятая
ГАЛААДСКИЕ СВИНЬИ
Фея прикоснулась к шелковой портьере блестящей волшебной палочкой, и она с шорохом поползла в стороны. За ней открылось широкое пространство, наполненное нефтяными вышками. Их было бесконечное множество, и из каждой тугим, высоким фонтаном хлестала жирная жидкость.
Фея взмахнула палочкой во второй раз, и вдруг загудели гудки и застучали машины. Стук их, сначала тихий и ритмический, становился все громче и громче.
Сэр Чарльз пошевелил головой, но стук не прекращался и начинал терзать нервы. Сэр Чарльз открыл глаза.
Фея исчезла, исчезли и нефтяные вышки, но стук в дверь продолжался.
Сэр Чарльз спустил ноги на пол и сел на постели.
— Кто там? — спросил он, протирая глаза.
— Это я, сэр! Кук! Вы изволили приказать разбудить вас перед рассветом, так как вы хотели посмотреть на восход солнца.
— А… Благодарю вас, Кук. Я сейчас буду готов.
Лорд Орпингтон встал, потянулся, сделал несколько гимнастических движений и накинул халат. Он ночевал в эту историческую ночь в кабинете короля Максимилиана, но тень погибшего монарха Итля не тревожила его непорочную совесть.
Он не вмешивался во внутренние дела несчастной страны, раздираемой политическими неурядицами. Пули, сразившие Максимилиана, были выпущены туземцем, коренным жителем Итля, и сэр Чарльз не мог ни обвинять, ни оправдывать террориста. Он только снизошел на всенародную мольбу о покровительстве и помощи, обращенную к нему, и принял бедный народ, как заблудшую овцу, под прочную и надежную эгиду наутилийской короны.
Одеваясь, чтобы выйти на балкон, он увидел на столе желтый томик романа, поднятый всего день назад Геммой, и повертел его в руках.
— Бедный мальчик, — прошептал сэр Чарльз, кладя книгу обратно и помыслив о бренности всего земного, — но, в конце концов, он сам виноват. Он не мог управлять и погиб жертвой своей бесхарактерности.
Отдав дань памяти покойного, сэр Чарльз вышел в зал дворца и, сопровождаемый флаг-офицером, направился на большой балкон.
Над заливом трепетала прозрачная розово-золотая мгла. Она лежала над сиреневой парчой спокойного моря, которое сливалось с этой мерцающей пеленой мягко и нежно, почти незаметно.
У теплых плоских плит набережной ворковал сонный прибой, перекатывая гальки, и синеватые силуэты кипарисов стояли как тихие девушки, ожидающие женихов, уплывших в море.
Сэр Чарльз был растроган чистой и молитвенной красотой утра.
— Милый Кук, — сказал он торжественным и мягким голосом, — посмотрите,
— Совершенно верно, сэр, — подтвердил флаг-офицер.
— Когда я смотрю на природу, я внутренне очищаюсь, я отбрасываю от себя все злые помыслы и беседую с творцом. Как прав был Руссо, когда требовал уничтожить нашу механическую культуру. Смотрите, как мирно и прекрасно выплывает это мощное солнце.
Розовая мгла лопнула на востоке, и в щель прорвалось горячее сияние узкого ломтика солнца. Сэр Чарльз прищурился и скользнул взглядом по берегу. Глаза его задержались на белой стрелке маяка. Там, за ней, лежали нефтяные промыслы, и улыбка полного удовлетворения разлилась по лицу великого человека.
— Сколько неисчерпаемых богатств в природе, Кук, и как ужасно, что человечество не может поделить их между собой любовно, без преступлений и кровопролитий, — продолжал он, вздохнув.
— Как хорошо говорите вы, сэр, — восхитился лейтенант Кук.
— О милый Кук! Вы наивный мальчик. Разве такими словами нужно приветствовать божью мудрость, отраженную в видимом мире. Мне кажется…
Лейтенант Кук приготовился услышать эпикурейское славословие, но сэр Чарльз внезапно осекся на полуслове.
Сзади, из города, еще спящего после пышной ночи карнавала, донесся какой-то неопределенный гул. Он катился по улицам, нарастал, и вскоре можно было различить, что он складывался из взволнованных человеческих голосов.
Сэр Чарльз нахмурился.
— Вы видите, Кук, как я прав. В часы полного умиротворения природы жалкие люди заняты своими мелочными делишками и грызутся из-за лишнего куска.
Гул становился крепче и приближался.
Сэр Чарльз возмутился.
— Пойдите, Кук, и узнайте, в чем дело. Да скажите этим крикунам, что, если они не прекратят тотчас же гвалта, я вызову солдат и заткну им глотки прикладами.
Кук повернулся налево кругом и мелкой рысью побежал в комнаты.
Армия рабочих форсированным маршем шла к северу всю ночь и весь следующий день, вливая в себя присоединявшиеся по дороге отряды крестьян и горцев из деревень и ферм, лежащих на ее пути.
Она останавливалась только на короткие привалы, дать людям съесть кусок хлеба с солью, выпить воды и отдохнуть.
Тревис торопил, чтобы поспеть к ночи на линию фронта.
Отряды капитанов, занимавшие ее, немедленно после отзыва Богдана Адлера, сумевшего жестокими мерами создать подобие войсковых частей, сбросили стеснительное и удручающее ярмо дисциплины и разбрелись по поселениям, примыкающим к боевой зоне. Не получая от правительства жалованья, они вновь занялись товарообменом, продавая свои изделия, плетеные портсигары, подстаканники, подносы и корзиночки, которые выделывали с большим изяществом и вкусом из камыша, покрывавшего болота в районе фронта. Эти изделия находили широкий и легкий сбыт. Наиболее предприимчивые из воинов итлийского правительства распродавали декоративные форты генерала фон Бренделя, срезая с них по ночам раскрашенный холст. Крестьяне охотно покупали его, вываривали краску и шили себе прочное белье.