Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы
Шрифт:
— Обхватывай их ногами! — смеясь, крикнул Крюк, когда мы остановились и он сам обхватил рослого косматого патана и точно прирос к земле; ни он, ни его противник не могли причинить друг другу вреда, хотя обоим хотелось этого.
— Хватай в охапку! — сказал он, когда тайронцы стали сильнее прежнего напирать на нас.
— И бей через плечо! — крикнул стоявший позади сержант. На моих глазах мимо уха Крюка промелькнул тесак, и патан получил рану в горло, — точь-в-точь свинья на ярмарке.
— Спасибо, брат! — крикнул Крюк, спокойный, как непосоленный огурец. — Мне нужно было место.
И он
— Вперед! — крикнул Крюк. — Вперед вы, чертовы перечницы! Мне, что ли, тащить вас за собой?
Итак, мы бились, тесня патанов; били их ногами, вскидывали, ругались. Трава была скользкая, каблуки скользили, и Боже помилуй переднего малого, который в этот день падал!
— Случалось ли вам толкаться при входе в партер театра «Виктория», когда все билеты были проданы? — прервал Мельванея Орзирис. — В ущелье было и того хуже; патаны двигались, а мы хотели их остановить. Лично мне не пришлось много разговаривать.
— Поистине, сынок, ты и тогда сказал это. Я держал малыша между колен, пока мог; но он так и тыкал штыком во все стороны, вслепую и был свиреп. Орзирис — сущий дьявол во время рукопашной. Правда, Орзирис? — спросил Мельваней.
— Не смейся, — ответил маленький лондонец. — Я знал, что не принесу пользы, но, когда мы вырвались на свободу, я задал перца их левому флангу. Да, — прибавил он, с силой ударив рукой по козлам кровати, — штык — оружие не для малорослого человека; он для него все равно, что удочка без лески. Я ненавижу, когда руки врагов меня царапают, когда все смешивается. Но дайте мне порядочное ружье, достаточно собранных за год патронов, чтобы порох мог целовать пулю, да поставьте меня туда, где меня не топтали бы рослые кабаны, вроде тебя, Мельваней, и я с помощью Божией раз пять из семи свалю человека с высоты в сотню ярдов. Хочешь, попробуем, ты, неуклюжий ирландец?
— Нет, оса. Я видел тебя в деле. Но считаю, что в мире нет лучше оружия, нежели длинный штык.
— К черту штык! — сказал внимательно слушавший Леройд. — Посмотри-ка. — Он ловко схватил ружье и махнул им, как кинжалом.
— Вот, — тихо сказал он, это лучше всего; такой удар размозжит лицо, если же нет, нетрудно ружей ным прикладом перебить руку. Однако о таких вещах не пишут в книгах. Дайте мне приклад — и с меня довольно.
— Каждый дерется и каждый любит по-своему, — спокойно произнес Мельваней. — Каждый выбирает то, что ему по характеру: один — приклад, другой — штык, третий — пулю. Ну, как я уже говорил, мы стояли на месте, дышали друг другу в лицо и жестоко бранились; Орзирис винил свою мать за то, что он не родился на три дюйма выше ростом.
Раз он говорит мне: нагнись ты, колода, и я через твое плечо расправлюсь с тем малым.
— Ты отстрелишь мне голову, — отвечаю я и поднимаю руку, — проскользни у меня под мышкой, кровожадный маленький мошенник, только не уколи меня, не то я оторву тебе уши.
— Что ты сделал с тем патаном, который был передо мной и резанул меня, когда я не мог пошевелить ни ногой, ни рукой? Не помню, штыком или выстрелом угостил ты его?
— Штыком, — ответил Орзирис, — удар вверх под ребро… И он растянулся; это для тебя было хорошо.
— Правильно, сынок! Ну-с, в тех
«Что это с тайронцами? — думаю. — Ведь им удобно драться».
Человек, который стоял как раз позади меня, сказал шепотом, да таким умоляющим тоном:
— Дайте мне добраться до них. Во имя любви к Святой Деве Марии, посторонитесь, рослый человек, и я стану рядом с вами.
— А кто вы такой? И почему вам так хочется быть убитым? — спросил я, не оборачиваясь, потому что длинные ножи патанов прыгали передо мной и блестели, как солнце на волнах Донегальского залива в бурную погоду.
— Мы видели наших мертвых товарищей, — ответил он, прижимаясь ко мне, — товарищей, которые были живы два дня тому назад. И я, двоюродный брат Тима Коулена, не мог унести его! Дайте мне протиснуться вперед, добраться до них, не то я ударю ножом в вашу спину и проколю вас насквозь.
«Ну, — думаю, — если тайронцы видели своих убитых товарищей, помоги Боже патанам!» — И я понял, почему ирландские малые так бесновались позади нашего полка.
Я посторонился. Он кинулся вперед, взмахнул штыком, точно вилами, и ударил патана в живот; тот повалился; стальное лезвие звякнуло о пряжку и сломалось.
— Сегодня Тим Коулен будет спать спокойно, — с улыбкой сказал тайронец, а в следующую секунду его голова и ухмыляющийся рот распались на две части.
Тайронцы напирали на нас; наши малые ругали их. Впереди шел Крюк, он расчищал себе дорогу, его рука с саблей взлетала и опускалась, точно рукоятка насоса, его револьвер фыркал, как злая кошка. Но самым удивительным было общее спокойствие. Бой походил на сражение во сне, только, конечно, не для убитых.
Когда я посторонился и пропустил ирландца, мне стало скверно; казалось, я весь надулся. Меня тошнило. Извиняюсь, сэр, что я говорю об этом в вашем присутствии. Наконец, я попросил товарищей выпустить меня из рядов, и, видя что мне плохо, они расступились, хотя в другом случае сам ад не заставил бы их дать мне дорогу. Я отошел подальше, и скоро мне полегчало.
Вдруг вижу: сержант тайронцев сидит на теле того самого юного офицерика, который не позволил Крюку сбрасывать камни с горы. Это был красивый, нежный малый; но в эту минуту длинные проклятия срывались с его невинных губ, как роса катится из сердцевины розы.
— Что это такое? — спрашиваю сержанта.
— Один из бентамских петушков ее величества со своими шпорами, — отвечает он, — собирается судить меня военным судом.
— Отпустите меня! — кричит маленький офицер. — Отпустите, я пойду командовать моими людьми! — Он подразумевал черных тайронцев, которыми не мог командовать никто, даже сам дьявол.
— Его отец доставляет моей матери корм для коровы в Клонмеле, — сказал сержант, сидевший на молодом человеке. — Неужели же я приду и скажу его матери, что позволил ему лишиться жизни? Лежите, вы, щепотка динамита, а потом, если угодно, предайте меня суду.