Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Коптяева Антонина Дмитриевна

Он нехотя, с досадой на эту назойливость приподнял отяжелевшую голову. Председатель районного Совета сидела на корточках на ковре, придерживая обеими руками толстый, неровно опиленный корявый чурбак. Сбоку в чурбаке торчала не то шапка, не то большая меховая рукавица.

— Что это? — устало моргая опухшими глазами, спросил Иван Иванович.

— Сейчас увидишь! — Марфа вынула шапку, под которой обнаружилось темное дупло, откуда послышалось злое ворчанье, похожее на тихую барабанную дробь.

— Белка, что

ли? — спросил Иван Иванович, невольно тронутый наивным желанием деловой, умной женщины развлечь его.

— Нет, какой тут белка!

Марфа отошла в сторону, и в отверстии дупла показалась большеглазая лобастая мордочка, похожая на лисью, но с круглыми ушами; показалась и спряталась. Потом, видимо отчаявшись, светло-бурое существо с желтым пятном на горле выскочило наружу и заметалось по комнате, сердито ворча и озираясь. Всей повадкой и длинным гибким телом оно напоминало кошку.

— Куница! — с торжеством пояснила Марфа. — Хитрая, злая, да убежать нельзя. Маленькие… детеныши там. Парни наши закрыли дупло, потом дерево спилили. Высоко жила куничка. Вези, говорят, Ивану, пускай знает, какой зверь в тайге живет.

Марфа, махая подолом широкого платья, загнала обезумевшего от страха зверька под койку Никиты, потом подтащила чурбак поближе к кровати доктора. В гнезде, устланном мягким мхом, виднелось что-то живое. Иван Иванович, приподнявшись на локте, разглядел четырех новорожденных детенышей, тесно прижавшихся друг к другу. Он уже готов был запустить к ним руку, намереваясь посмотреть получше, но только горестно мотнул головой и снова опустился на подушку.

— Хороший. Интересный, — говорила Марфа, довольная и тем, что хоть на минуточку вывела его из оцепенения. — Я это оставлю. Погляди еще. Мешать будет — скажи Никите. Он уберет!

— Как больные? Что нового? — спросил Иван Иванович.

Не мог же он валяться без конца, вынуждая окружающих забавлять себя, словно восьмилетнего мальчика!

— Нового много. Вот германская страна объявила войну Греции да Югославии. Уж бомбят с самолетов. Юрты… дома горят. Прямо беда. Англичанов тоже бомбят. Один Советский Союз мирно стоит. С нами, однако, не просто воевать. А на Учахан еще люди приехали. Везде слух прошел, как народ здесь прогнал шамана. — Марфа помолчала, потом сказала нерешительно: — Степан опять помирал сегодня. Никита еле разбудил его…

— Степан? — встревоженный Иван Иванович поднялся сильным рывком. — Почему мне не сообщили?

— Когда было сообщать? Не успели. — Марфа посмотрела в глаза доктора и созналась: — Не хотели тебя трогать, еще расстраивать.

— Плохо, что Валерьян Валентинович так торопился, — пожалел Никита. — Он мог бы тоже посмотреть Степана.

— Как — Валерьян Валентинович??

— По всем приметам, он передал вчера письмо Марфе Васильевне.

На лице доктора выразилось недоумение, затем радость.

—

Где же он, милый человек? Кстати подъехал! При осмотре Степана и установлении диагноза он нам просто необходим.

— Он проехал мимо, — смущенно сказал Никита.

— Вчера проехал! — со вздохом подтвердила Марфа, недовольная собой за то, что упустила проезжего врача.

Иван Иванович оторопел.

«Экий оказался!..» — подумал он с глубоким огорчением о своем бывшем невропатологе, как будто тот знал, насколько необходима здесь его помощь.

— А догнать? — спросил Иван Иванович, опомнясь от нового потрясения.

— Догнать можно, — сказала Марфа, тоже ободряясь, готовая любой ценой исправить допущенную ею оплошность. — Олени у них устали, за один день далеко не убегут. Сейчас же соберем лучшие упряжки.

— Вернуть надо, — говорил Иван Иванович, уже собираясь в дорогу. — Да-да-да. Я сам поеду и уговорю его вернуться.

— Вернется, — обнадежила Марфа.

43

Леокадия, а попросту Кадка, жена Захара, Степанова брата, моложавая, на редкость красивая женщина, сидела у очага, подогнув калачиком ноги. Засучив рукава платья, она мяла, очищала выделанные ею беличьи шкурки. Захар пристроился тут же, перебирал готовые шкурки, сшивал их в пучки, встряхивал, любуясь шелковистым отливом своей добычи. Кадка отлично справилась бы с делом одна, но Захару приятно было поболтать с нею.

— От тебя жарче греет, чем от очага, — сказал он, положив руку на крепкое бедро жены. — Горячая ты, а не дождусь я от тебя ни сына, ни дочки!

Кадка рассмеялась:

— Моя мать родила меня, когда ей минуло сорок лет. И я, наверно, соберусь с силами к старости… когда мне будет под пятьдесят.

Смех и голос женщины прозвенели, как беззаботный призыв к счастью. Вот по этому голосу, звучавшему в лесном жилье, Иван Иванович и Никита тотчас признали чум Степана. С ними пришел и невропатолог Валерьян Валентинович, которого они догнали на второй ночевке, километров за пятьдесят от Учахана. Вначале тот даже растерялся, но, узнав, что речь идет о тяжелом больном, вернулся без рассуждений, только предупредил, что на операции присутствовать не сможет.

Иван Иванович пообещал отпустить его сразу после определения диагноза, об Ольге даже не заикался, и невропатолог, сам нуждавшийся в лечении, заметно повеселел.

— Здравствуй! Здравствуй! — озабоченно здоровался Иван Иванович со всеми домочадцами Степана. — Здравствуй, Кадка!

— Не идет ей такое имя, — сказал невропатолог. — Причудник был поп, который крестил ее. Почему так назвали?

— Потому, что мне было уже двенадцать лет, когда поп в первый раз добрался до нашего наслега. Я уже не вошла в его крестильную миску, и он выкупал меня в кадке, — ответила таежная красавица на вопрос Никиты.