Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович
Шрифт:
— Давайте, раз лекарство!..
— Уже всем даете ее, Денис Антонович? — спросила с живостью Варвара, расхаживая легкой походкой между койками и разнося подарки, переданные Тавровым.
— Безотказно, кому потребуется.
— Помнишь, я говорил тебе о старателе Фирсове… Да ты видела его… умирал от цинги. И за одну неделю… за восемь дней… Нет, ты обязательно должна посмотреть его. Я перепробовал на нем все свои настойки: из краснотала, из хвои лиственницы, из смородины и стланика. Стланик
— Кто… Тавров? — очнувшись от задумчивости, спросила Ольга, занятая маленькой починкой рабочего костюма мужа.
— Тавров? Да. Это не удивительно. А вот Яков Фирсов сидит!.. Ох, до чего же я рад! Ты знаешь, Оля, как мы теперь пустим в ход стланиковую настойку?!
Иван Иванович взял со стола метелку стланика, полюбовался ею. Квартира еще была завалена ветками, некрашеный пол на кухне позеленел, и завхоз обещал Ольге прислать маляров.
— Только шпаклевочку надо прежде сделать. Да олифы привезти килограммов пятьдесят.
Теперь Ольга немножко некстати напомнила мужу обещание завхоза.
— Пусть красит, — согласился Иван Иванович, но вдруг рассердился: — Пятьдесят килограммов олифы? Для одной кухни? Что он, выкупать нас в олифе хочет? Я ему в прошлом году показал в больнице, как полы красят! Забыл уже! — Иван Иванович помолчал, улыбнулся застенчиво, взъерошил и без того ершистые волосы: — До чего приятно сделать что-нибудь хорошее для всех. Да-да-да. Я чувствую себя счастливым именинником.
Перед уходом на работу он поцеловал Ольгу и спросил:
— Ты придешь посмотреть наших выздоравливающих цинготников? Можешь написать о них в газету, автор О. А., — добавил он с доброй усмешкой.
— Нет, о них ты сам напишешь, — сухо сказала Ольга, оскорбленная его усмешкой. — Но приду обязательно.
Пава Романовна сумела отговорить Ольгу от посещения Таврова, а потом, побегав и посудачив по прииску, сама слегла, заболев ангиной. Ольга, порывистая, но не очень решительная, не пошла в больницу одна, удерживаемая чувством неожиданно возникшего стеснения: свободная простота ее отношения к Таврову исчезла. Все эти дни она жила в состоянии лихорадочного ожидания, почти не замечая того, что творилось вокруг.
— Ты как в воду опущенная! — заметил ей накануне Иван Иванович. — Ну, в чем дело? — спросил он нетерпеливо, торопясь в больницу.
— У меня ничего особенного… — Ольга сдвинула брови, сразу готовая ответить раздражительной вспышкой на его недовольное замечание. — Почему я должна ходить возле тебя, подпрыгивая и улыбаясь?
Иван Иванович только махнул рукой, и этот жест, вызванный досадой на ее слова и нежеланием ссориться, Ольга истолковала тоже в самом обидном смысле.
«Он никогда не уделял мне внимания. Я всегда была у него на последнем плане. Вроде предмета домашней обстановки!» — подумала она, оставшись одна
Нащупав пальцем наперсток, Ольга машинально взяла иголку.
«Мне сочувствие нужно и понимание, а не снисходительность. Почему я к постороннему человеку отношусь с большим доверием?» При этой мысли сердце ее так сжалось, что она замерла.
— Вот еще новости! — растерянно прошептала она.
Порывистый теплый ветер, словно заждавшись, принял ее на крыльце в распростертые объятия. Отбиваясь от его буйных ласк, Ольга сбежала по ступенькам, посмотрела кругом, и снова все показалось ей прекрасным. А особенно хорош был кусок чистого неба, нежно голубевший среди разодранных ветром пепельно-серых туч. Пожалуй, никогда еще не видела Ольга столь яркой, праздничной голубизны. Потом она шла к больнице, уже ничего не замечая, погруженная в размышления, отражавшиеся на ее лице то беспокойной хмурью, то светлой улыбкой.
Несмотря на запрещение Скоробогатова и на то, что ответа из области еще не получили, нейрохирургическая операция по поводу гангрены была назначена.
— Надо считаться с живым делом, а не с бумажками, — ответил Иван Иванович на обычную попытку Гусева «внести ясность», «согласовать», «продумать».
Будь Гусев не таким нудным человеком, он, неплохой специалист, сумел бы за два года если не повлиять на Ивана Ивановича, то хотя бы заразить и его своими постоянными опасениями. Но он действовал слишком раздражающе, и его высказывания — иногда справедливые — пропадали впустую.
Совсем иные отношения сложились у Ивана Ивановича с хирургом Сергутовым, которому он помогал от души, создавая возможность самостоятельной работы, лично консультируя и переживая с ним все его затруднения.
В особо тяжелых случаях он оперировал всегда сам.
— Я не могу допустить, чтобы плохой исход объясняли неопытностью хирурга, — сказал он однажды.
— Такие сложные операции, какая предстоит нам сейчас, не делаются пока в массовом порядке. Поэтому я попрошу вас быть особенно внимательными, — говорил Иван Иванович своим помощникам, проходя по операционной и держа на весу обнаженные до локтей, порозовевшие от мытья мокрые руки.
В длинном клеенчатом фартуке, который он отбрасывал на ходу носками ботинок, с лобной лампой, блестевшей рефлектором над его белой шапочкой, он казался еще больше и выше даже в этой просторной комнате, прекрасно оборудованной для операций.
— Самопроизвольная гангрена, как и всякая гангрена, — это нарушение кровоснабжения, иначе сказать — болезнь сосудов — артерий, отсюда и название «эндоартериит», — негромко объяснял он, надевая с помощью Варвары стерильный халат. — Раньше она считалась болезнью старческого возраста, но жизнь показала, что ею заболевают совсем молодые люди.