Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович
Шрифт:
— Мне было то жарко, то холодно, когда я увидела очерк напечатанным… Ведь такая ответственность!
Она испытывала теперь ощущение полного счастья. Впервые с тех пор, как заблудился Тавров, она дышала свободно. И встреча их обошлась хорошо: ни упреков, ни стесненности, которых Ольга боялась.
Задумавшись на минуту, она подняла на Таврова ласково блестевшие глаза. Он смотрел на нее. Взгляды их встретились, и Ольга невольно откачнулась, так остро, так сладко дрогнуло в ней все. «Зачем это!» — прозвучал в ее душе отчаянный возглас.
В
— Я все время там думал о вас, — сказал он чуть слышно.
— Ты уже здесь? Варя сказала мне… — говорил Иван Иванович, идя навстречу Ольге по синей дорожке большого коридора. — Давно ждешь? — Не выслушав сбивчивого ответа, он подхватил ее под локоть и повел в отделение для цинготников, заранее торжествуя. — Вот ты посмотришь… Мне уже намекали: дескать, стлаником лечились давно, мол, это не новость. А я ответил: мы часто не обращаем внимания на то, что подмечено народом. Однако мало найти средство: надо знать, как применить его.
Ольга слушала мужа, плохо понимая смысл его слов. Какое значение для них обоих имело сейчас то, чем он хотел похвалиться! Разве мог бы он радоваться, зная, что совершалось в ее душе!
В большой палате, в которую он ввел ее, было много больных, сразу потянувшихся к своим койкам.
— Неделю назад они все лежали! — сказал Иван Иванович, твердыми шагами направляясь к большому человеку, который сидел точно в люльке, опираясь огромными ладонями о края кровати.
— Здравствуй, Фирсов! Поправляешься?
— Понемножку, Иван Иванович! — ответил тот, широко, но как-то жалко улыбаясь.
— Ну-ка встань! — уже озабоченно приказал Иван Иванович.
Тот приподнялся с заметным усилием и проковылял на костылях меж коек, радуясь судорожным движениям своего громоздкого, точно связанного еще тела.
— Молодец! — одобрил Иван Иванович. — Приподними руку… правую, отведи ее назад. Еще разок…
— Яков у нас герой, — произнес за спиной Ольги сосед Фирсова по койке. — Прямо из могилки выбрался. Только вот зубы у него…
— Да, действительно… — Лицо Фирсова сразу омрачилось. — Были один к одному, а цинга вылущила. В случае если и нам придется воевать, не возьмут меня теперь, поди-ка?
— Ясно! — отозвался сосед. — Куда уж без зубов-то!
Ольга взглянула пристальнее на Фирсова и поняла, почему у него, совсем еще молодого, такое странное выражение: щеки втянулись, нижняя губа запала, словно у старика, — это и делало его улыбку жалкой.
— Покажи, что у тебя осталось. — Иван Иванович взял обеими ладонями голову Фирсова и заглянул в его готовно раскрытый рот.
У Ольги от волнения навернулись слезы. Ей стало стыдно. Есть ли что-нибудь прекраснее сознания важности своей работы?! Медицина, как занятие, ее никогда не привлекала, но вот результат — живой человек!.. Разве ей безразлична судьба этих людей? Так почему же у нее пропала
— Зубы тебе вставим или из пластмассы, или металлические. У нас же в больнице сделают, — уверил Фирсова Иван Иванович.
Фирсов тяжело сел на край койки. Подошли другие, постукивая костылями.
— Попробуй без палочки, — предложил Иван Иванович самому бойкому на вид больному.
И тот, отложив палочку, опасливо, но охотно зашагал по палате.
— Ты уже совсем без подпорок ходишь? — говорил доктор третьему. — А сюда как прибыл? — Он помнил, «как прибыл» больной, но ему хотелось, чтобы слышала Ольга.
— На носилках доставили. Ни рукой, ни ногой не мог шевельнуть. Дома меня парили да натирали, а вся болезнь внутри оказалась.
— Этот из неверующих, — пояснил Иван Иванович. — Сначала не хотел принимать стланиковую настойку. Очень уж простое, мол, лекарство!
Ольге вспомнились рассуждения Павы Романовны, все знавшей с чужих слов, будто применение стланика вредно отражается на сердце и почках.
«А разве цинга меньше отражается на сердце, разве не разрушает всего человека? Пустая болтовня бездельников может подорвать доверие к любому начинанию». И опять то, что она убеждала себя, когда следовало просто порадоваться вместе с Иваном Ивановичем, неприятно поразило Ольгу.
— Мне душно здесь становится, Платон Артемович! — сказал Иван Иванович Логунову.
Они сидели в коридоре райкома и курили, передыхая после головомойки, заданной им Скоробогатовым. Логунову попало за предложение устроить на руднике центральный водоотлив и за недостаточное якобы использование оборудования; Ивана Ивановича Скоробогатов долго и нудно отчитывал за «выпад» в местной газете. Выпад усматривался в статье по вопросу о местных заболеваниях, в частности о цинге. Будто он, Аржанов, сеет панику среди приискового населения, распространяя вздорные и вредные басни.
— Я хотел обратить внимание на профилактику, то есть на предупреждение болезни, — угрюмо оправдывался Иван Иванович. — Замазывание, лакировка действительности никогда не приводили ни к чему хорошему. — Тут он умолк: какое-то смутное воспоминание об Ольге промелькнуло у него, но пока он пытался уловить возникшую ассоциацию, Скоробогатов уже твердо занял позицию.
— Вы коммунист и должны прежде всего считаться с местным руководством, — сказал он, поблескивая немигающими глазами. Обычно он обращался к партийцам на «ты», и только с Аржановым так почему-то не получалось. — Вы хотите стать народным героем! — язвительно намекнул он на популярность доктора среди якутов и эвенков. — Герои создаются большими делами… — Скоробогатов поджал тонкие губы, красное, обветренное лицо его совсем побагровело от раздражения, и он закричал, срываясь на фальцет. — Я как секретарь райкома предупреждаю вас, что ваши поступки будут наконец истолкованы нами в настоящем свете, и мы сделаем соответствующие оргвыводы…