Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович
Шрифт:
Сейчас, увидев жену, по-деловому пристроившуюся к столу, уставленному стопками книг, доктор вдруг остро пожалел ее: вот опять увлеклась и не щадит ни сил, ни времени.
Он подошел к Ольге и, как тогда, когда впервые застал ее за письменным столом, опустил руку на родное склоненное плечо. Женщина вздрогнула, но глаза, обратившиеся к нему, уже не просияли лаской, а глянули настороженно. Она не заслонила исписанный листок с порывистой стыдливостью любящей души, которая говорит о боязни показаться в смешном виде дорогому человеку. Сейчас Ольга не стеснялась мужа, по-видимому уже безразличная к его мнению, и это, уязвив
— Пописываешь? — спросил он с легкой иронией.
— Пишу, — ответила Ольга твердо, хотя лицо ее покраснело от досады.
— Ну, что же, хорошо… Пиши! — сказал он со вздохом и, отвернувшись, зашагал к барьерчику, за которым сидела старушка-библиотекарь в очках и теплом жилете-безрукавке, погруженная в чтение нового нашумевшего романа.
«Из-за каких пустяков можно портить отношения… ломать всю жизнь! — с горечью думал Иван Иванович, рассеянно перебирая книги, возвращенные читателями, но еще не дошедшие до полок. — Ну что… разве я мешаю ей? Разве стесняю в чем-нибудь?»
Ни одного из вновь полученных «толстых» журналов не оказалось на месте: все были на руках.
— Нет, это я не смогу одолеть! — сказал Иван Иванович, с сомнением посмотрев на предложенный ему объемистый роман современного американского писателя.
Не имея времени разбираться в достоинствах неизвестных авторов и боясь зря потерять редкие часы досуга, доктор предпочитал брать вещи, уже одобренные читателями.
Возвращаясь, он снова задержался возле Ольги, которая торопливо заканчивала выписку цитаты из огромной книги о Якутии. На минуту перестав писать, она кивнула на свободный стул, стоявший поблизости, и Иван Иванович покорно присел, повинуясь томительной потребности поговорить откровенно. Теперь он смотрел прямо в лицо жены, как-то по-новому видел ее миловидность, подчеркнутую задумчивой сосредоточенностью, и ему стало еще обиднее от того, что она в последние дни совсем забросила его. Ведь он шел домой с работы, устал, был голоден, а она спокойно сидела, не проявляя никакой заботы.
— Ты еще не ужинал? — спросила Ольга, угадывая его настроение.
— Нет… — сказал он, невольно смущаясь.
— Тогда не жди меня. Ужин в духовке, наверно, не остыл. Кофе в термосе горячий. Я тороплюсь просмотреть нужный мне материал, пока не закрылась читальня, — пояснила Ольга, заметив нетерпеливое движение мужа и промелькнувшее у него недовольство.
— Долго это будет продолжаться? Такое вот пренебрежение… Отчуждение такое… — спросил Иван Иванович сдержанно.
— Пока ты сам не перестанешь относиться с пренебрежением к моей работе, — заносчиво произнесла Ольга.
— До сих пор я не вижу никакой работы, — раздраженно сказал Иван Иванович, поднимаясь.
— Не удивительно! — дерзко усмехнулась Ольга. — Другого ответа от тебя нельзя было ожидать!
После ухода Ивана Ивановича она с минуту сидела неподвижно, ощущая тоскливый холодок в сердце, забыв, что ей надо торопиться, «пока не закрылась читальня». Привычка подчиняться распорядку дня мужа поборола, и Ольга решила идти домой, занервничала, засуетилась, собрала книги, но опять передумала и, закусив губу, хмуро уселась за стол, однако, сколько ни принуждала себя, работа не клеилась.
Заниматься дальше с подобным настроением было невозможно. Ольга вздохнула, сдала книги
«Хорошо. Раз это необходимо для твоего спокойствия, я могу отложить свои занятия», — казалось, говорил мужу ее унылый вид. Но едва она приблизилась к двери в фойе, как та разом распахнулась и на пороге, точно он бежал от кого-то, появился Тавров. Почти по инерции Ольга сделала еще несколько шагов навстречу… Паве Романовне, которая осматривала в это время готовые декорации, составленные у сцены, показалось, что Тавров и Ольга бросятся друг другу на шею.
Кроме них троих, в зале не было ни души. Под высоченным куполом некрашеного потолка светилась круглая люстра, одинокая, как луна. Громадное здание таило чуткую тишину, вдруг потревоженную стуком столяра в фойе.
Даже бойкой Паве Романовне стало не по себе, когда те двое, встретясь лицом к лицу в этой пустыне, остановились внезапно, словно слепые.
«Удивительный народ! — с досадой подумала она. — Зачем такое мучение?! Впору выскочить отсюда и столкнуть их. И то, наверно, только стукнулись бы лбами. — И она совсем опешила, увидев, как они, обойдясь даже без рукопожатия, пошли рядом и сели на скамейку посреди зала. — Им, наверно, кажется, что они в тенистой роще, в беседке где-нибудь, клянусь честью!.. — мысленно произнесла Пава Романовна, забиваясь в щель между декорациями. — Расселись, будто два голубя на крыше».
— Вы меня звали? — с трудом вымолвил Тавров, не сводя с нее широко открытых глаз, пытливых и преданных.
Боясь заглянуть в их глубину, замирая, как на краю пропасти, Ольга сказала с неловкой прямотой:
— Нет, я не догадалась позвать, хотя очень хотела увидеть вас.
И сразу все, что волновало недавно — работа, ссоры с мужем, — отошло, забылось, и лицо ее после первой вспышки удивления и даже испуга при появлении Таврова засветилось радостью.
— Зачем вы так быстро ходите? Вам надо беречься, — сказала она с ласковой укоризной, заметив испарину на его лице.
— Боялся не застать вас. Мне позвонили, что вы уже давно здесь и будто бы ждете меня. Конечно, Пава Романовна… — пояснил он, уловив нервное движение Ольги, достал платок, по-мальчишески скомкав его, вытер лоб и крепкий подбородок. — Я не просто… — добавил он, заливаясь румянцем смущения, и исподлобья испытующе взглянул на Ольгу. — До клуба доскакал на костылях. Они там… на террасе. Все еще пользуюсь ими, когда тороплюсь.
— Я видела, как вы учились ходить, — тихо сказала Ольга. — Вы шагали, улыбались и смотрели только себе под ноги. Вечер был такой хороший! За вами следом шла нянечка…
— Почему же вы не окликнули меня?
— He хотела смущать…
— Несколько раз собирался вам позвонить… Много раз. Но почему-то тоже боялся. Так, наверно, отсиживается в конуре пес, которому отдавили лапу: и погавкать хочется, и в драку бы ввязался, ан лапа-то мешает… не дает.
Оба рассмеялись.
— Что у вас? Где очерк, который вы обещали написать о Чажме? — спросил Тавров, снова обретая свободный дружеский тон.
— Пока в столе. Я уже раз двадцать приступала, столько бумаги извела, и зря — самой не нравится: кажется, то напыщенно, то серо, мелко. А в газету посылаю, и каждую неделю печатают. Не все, конечно, принимают, но не меньше половины. Как вы думаете — это не плохо? Ведь я еще не научилась по-настоящему!