Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Коптяева Антонина Дмитриевна

— Какой крест, Варюша? — переспросила та, останавливаясь на бегу с мензуркой и пузырьками в руках.

— Вот такой… раз, раз…

— Не знаю, право… — сказала акушерка задумчиво. — Это уж не крест, а крестовина получается.

— Кресто-овина? А что она обозначает?

— Да вовсе ничего не обозначает. Столы делаются на крестовинах, елки ставятся…

— Елки? Нет, это не то!

14

— Я послезавтра уезжаю, Варюша, — сказал Иван Иванович.

У Варвары от неожиданности в глазах потемнело, и она чуть не выпустила из рук подносик с инструментом.

— Куда?..

—

В тайгу, лечить охотников.

— А курсы?

— На курсах пока займется Гусев.

— Пока? — Варвара радостно встрепенулась, щипцы, зажимы, ножницы согласно с ее движением столкнулись на подносе, что-то упало и зазвенело.

Больного уже унесли в палату, и в операционной наводили порядок, однако с инструментом всегда нужно обращаться бережно. Будь это во время операции, каким грозным взглядом посмотрел бы Иван Иванович из-под своей белой шапочки! Но и теперь кровь прилила к щекам Варвары, и девушка, бесшумно водворив на место то, что держала в руках, торопливо наклонилась поднять оброненное. Это был любимый скальпель Ивана Ивановича.

— Уронила… — в замешательстве промолвила Варвара и сконфузилась еще больше.

Аржанов смотрел на нее, но, по-видимому, не заметил ни ее оплошности, ни смущения — печальная растерянность выражалась во всем его облике. Он уезжал по важному делу, и потому уезжал, что был лишний, его выживали, вытесняли из дома. Он страдал, а Варя ничем не могла помочь ему и вдруг почувствовала себя тем бурундучком, которому когда-то мальчишки прищемили хвост, и такие же крупные горошины-слезы навернулись на ее глазах. Она нагнулась, словно высматривала еще что-то на полу, потом выпрямилась, продолжая держать скальпель в руке, и робко спросила:

— Значит, вы вернетесь к нам обратно?

— Да, вернусь.

— С кем же вы поедете?..

— Возьму Никиту Бурцева.

— Возьмите меня! Чем лучше Никита? Я буду помогать при операциях и готовить вам стану… Елена Денисовна научила меня. Пожалуйста! — попросила Варвара, с горячей мольбой глядя на Ивана Ивановича.

— Нет, Варюша, я уже договорился с Никитой. Он приехал на курсы из тех мест, знает дорогу, будет проводником и сможет заменять каюра [1] . Ловкий, славный парень. Я стану заниматься с ним попутно, чтобы у него не пропало время: из тайги он вернется заправским фельдшером.

1

Каюр — погонщик собак или оленей, запряженных в нарты. (Здесь и далее примечания автора.).

— Я тоже отличный каюр, — упрямо настаивала Варвара. — Могу управлять нартой самых бешеных оленей, когда они запрягаются в первый раз осенью… Они дичают на вольных летних пастбищах и рвутся из упряжки, как ветер. А быть проводником?.. Ведь с вами поедут местные каюры, они не отпустят вас вдвоем с Никитой! Надо же ставить палатку, заготовить дрова, собирать утром оленей?

— Мы поедем на перекладных.

— Ну вот, я об этом и говорю! Возьмите меня! Если вам скучно покажется в тайге, я стану петь песни и играть на хомусе! [2]

2

Хомус —

якутский музыкальный инструмент.

— Ох, Варя! Какой ты еще ребенок! — И впервые за весь день улыбка тронула лицо Ивана Ивановича… — Ты знаешь, что могут тогда сказать про нас?

— Пусть!

— Нет, так нельзя. Я… Ведь у меня… — Доктор неловко усмехнулся углом рта. — Ведь я женатый человек, — договорил он с явным принуждением.

— А-а! — Варвара машинально провела скальпелем по краю ослепительно-белого крашеного стола: раз-раз, крест-накрест…

Нежная тень ресниц легла на ее пылающие щеки. Еще раз-раз, крест-накрест. Именно на это возражение Аржанова она могла бы ответить наиболее ясно, убедительно, но и жестоко. Она не могла быть жестокой с ним и потому молчала.

— Так-то, Варюша, — сказал Иван Иванович, чуть помедлив. — А скальпель портить не надо и стол тоже… Они нам еще пригодятся.

15

Игорь Коробицын вытер руки тонким платком и, рассеянно сунув его в карман блузы, прислушался к пробному ходу новой мельницы. Огромный барабан-жернов двинулся с шелковым шелестом — пошел без задиринки, потом в него потекла порода, и грохот дробления слился с общим шумом остальных мельниц — на флотационной фабрике устанавливали дополнительное оборудование. Игорь кивнул одобрительно слесарям и начал насвистывать новый веселенький фокстрот, причем лицо его сохраняло задумчивое, слушающее выражение.

— Хорошо! — одобрил и Тавров, наблюдая мощное движение ожившей машины. — Когда рудник даст повышенную добычу руды, мы встретим ее во всеоружии.

— Теперь вам сам черт не брат! — пробормотал Игорь; большие глаза его, такие ласковые в присутствии женщин, смотрели холодно. — Можно сказать, оторвали!

— Выполнения этой заявки нам удалось добиться легко, единодушие насчет реконструкции фабрики было полное.

— Еще бы! Все заинтересованы процентами выполнения. Но чего это стоит мне, механику, никого не интересует. А у меня собственные планы… проекты изобретений лежат.

— И стихи, — не без иронии подсказал Тавров.

— Да и стихи тоже.

— Вечера у Павы Романовны…

— Это вы оставьте! — огрызнулся Игорь. — Не могу же я остаться без общества, отдыха и развлечений! Как вам не грех!.. Вы знаете, что Аржанов уезжает в тайгу?

— Слышал…

— Почему он уезжает?

— Поездка хирурга, которого уже несколько месяцев ожидают в районе. Он и так замедлил с нею.

Игорь пытливо взглянул на собеседника: в голосе Таврова прорывалась невольная радость. Выходя из цеха вместе с ним, Игорь еще раз исподлобья посмотрел на него, но Тавров был уже задумчив.

Большая душевная тревога чувствовалась в нем. Обострился взгляд, осунулось, побледнело лицо, все черты стали резче, мужественнее. Игорь только в мечтах видел себя волевым, обаятельным человеком и очень страдал от незначительности своего облика. Лишь глаза свои он считал неотразимыми, но что значили одни глаза?! Пава Романовна посмеялась над ним, Варвара относится равнодушно, Ольга любые разговоры сводит на его работу механика, а в последнее время на литературу.

Игорь вспомнил прогулку по горам, веселое лицо Ольги, и обида на нее обернулась в завистливую досаду против Таврова.