Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
Для чего же понадобились эти аресты демократов, этот чудовищнейший судебный процесс против людей, которые имели так же мало отношения ко всему этому делу, как и присяжные, перед судом которых они предстали? Для того, чтобы нагнать страх на бельгийскую буржуазию и, используя этот страх, собрать непомерные налоги и провести принудительные займы, которые являются как бы цементом для славного бельгийского государственного здания и с уплатой которых дело обстояло весьма плохо!
Итак, обвиняемые предстали перед антверпенскими присяжными, перед избранной частью тех фламандских пивных душ, которым одинаково чужды как пафос французского политического самопожертвования, так и спокойная уверенность величавого английского материализма, предстали перед торговцами
В самом деле, разве в Антверпене видели когда-нибудь республиканца? А теперь тридцать два таких чудовища стояли перед испуганными антверпенцами; и дрожащие присяжные вкупе с премудрыми судьями предали семнадцать обвиняемых милосердию 86-й и последующих статей Code penal{144}, т. е. смерти!
И во времена террора 1793 года бывали расправы под видом судебных процессов, выносились приговоры, в основе которых лежали не те факты, которые приводились официально. Но процесса, полного такой грубой, бесстыдной лжи, такой ослепленной пристрастием ненависти, никогда не проводил даже фанатик Фукье-Тенвиль. А разве Бельгия охвачена гражданской войной? Разве половина Европы стоит у ее границ, находясь в заговоре с мятежниками, как это было во Франции в 1793 году? Разве отечество в опасности? Разве в короне появилась трещина? — Напротив, никто не собирается порабощать Бельгию, и премудрый Леопольд до сих пор ежедневно ездит без эскорта из Лакена в Брюссель и из Брюсселя в Лакен.
Что такого сделал Меллине, старик 81 года, чтобы присяжные заседатели и судьи могли приговорить его к смерти? Старый солдат французской республики спас в 1831 г. последние остатки бельгийской чести. Он освободил Антверпен, и за это Антверпен приговаривает его к смерти! Вся его вина состояла в том, что он защищал от нападок официальной бельгийской печати своего старого друга Беккера и не переставал относиться к нему дружески, когда тот занимался конспиративной деятельностью в Париже. К заговору Меллине не имел ни малейшего отношения. И за это его без дальних околичностей приговаривают к смерти.
А Баллен! Он был другом Меллине, он его часто навещал, его видели в кафе вместе с Тедеско — достаточное основание, чтобы приговорить его к смерти.
И, наконец, Тедеско! Разве он не был членом немецкого Рабочего союза, разве он не был связан с людьми, которым бельгийская полиция подбросила бутафорские кинжалы? Разве его не видели в кафе вместе с Балленом? Дело доказано — Тедеско спровоцировал битву народов при Рискон-Ту, на эшафот его!
И тоже самое с другими.
Мы гордимся правом называть себя друзьями многих из этих «заговорщиков», которые были приговорены к смерти только потому, что они являются демократами. И если продажная бельгийская печать обливает их грязью, то мы, по крайней мере, заступимся за их честь пред лицом немецкой демократии. Если их родина отрекается от них, то мы признаем их своими!
Когда председатель огласил вынесенный им смертный приговор, они воскликнули с энтузиазмом: «Да здравствует республика!» В продолжение всего процесса, а также и во время оглашения приговора они держали себя с истинно революционной непоколебимостью.
А теперь послушаем, что говорит жалкая бельгийская печать:
«Приговор», — пишет «Journal d'Anvers», — «произвел в городе не больше сенсации, чем весь процесс, который не вызвал почти никакого интереса. Только среди трудящихся классов» (читай: среди люмпен-пролетариата) «можно заметить враждебные чувства по отношению к паладинам республики; остальное население совсем не обращало внимания на процесс; для него эта попытка вызвать революцию, кажется, не перестает быть смехотворной даже после вынесения смертного приговора; к тому же никто не верит, что этот приговор будет приведен в исполнение».
Конечно, если бы антверпенцам было уготовлено интересное
Словно не в том именно и состоит зверство бельгийского правительства, бельгийских присяжных и бельгийского суда, что они играют со смертными приговорами!
«Правительство», — пишет «Liberal Liegeois», — «хотело показать свою силу, но оно сумело проявить только зверство».
Впрочем, таков уж был всегда удел фламандской нации.
Написано Ф. Энгельсом 2 сентября 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 93, 3 сентября 1848 г.
Перевод с немецкого
МАРКС И ПРУССКОЕ ПОДДАНСТВО[229]
Кёльн, 4 сентября. У главного редактора «Neue Rheinische Zeitung» Карла Маркса, как мы уже ранее упоминали{145}, возник конфликт из-за прусского подданства. Это обстоятельство является новым показателем того, к каким мерам прибегают, чтобы обманным путем свести на нет данные в марте обещания. Каковы обстоятельства дела, видно из следующего документа, который Маркс направил министру внутренних дел г-ну Кюльветтеру:
Господин министр!
Позволяю себе обратиться к вам с апелляцией на касающееся меня лично постановление здешнего королевского окружного управления.
В 1843 г. я покинул свою родину — Рейнскую Пруссию, чтобы на время поселиться в Париже. — В 1844 г. я узнал, что в связи с моими сочинениями королевский обер-президент в Кобленце дал предписание соответствующим пограничным полицейским властям о моем аресте. Это известие было также опубликовано в берлинских подцензурных газетах. — С того времени я считал себя политическим эмигрантом. Позднее, в январе 1845 г., я был выслан из Франции по прямому настоянию тогдашнего прусского правительства и поселился в Бельгии. — Но так как и в бельгийское министерство поступило требование со стороны прусского правительства о моей высылке, я, в конце концов, счел себя вынужденным потребовать признания моего выхода из прусского подданства. — Я должен был прибегнуть к этой крайней мере, чтобы избавиться от подобных преследований. — Лучшим доказательством того, что я потребовал свидетельство о разрешении эмигрировать лишь из соображений самозащиты, служит то обстоятельство, что я не принял гражданства никакого другого государства, хотя мне это предлагалось во Франции после февральской революции членами временного правительства.
После мартовской революции я возвратился на родину и в апреле месяце в Кёльне вошел с ходатайством о предоставлении мне прав гражданства, каковые и были мне предоставлены местным магистратом без всяких возражений. — Согласно закону от 31 декабря 1842 г., дело направлено было на утверждение королевского окружного управления. Теперь я получил от исполняющего обязанности здешнего полицейдиректора г-на Гейгера бумагу следующего содержания:
«Уведомляю Ваше высокородие, что королевское окружное управление, принимая во внимание то положение, в котором Вы находились до настоящего времени, не нашло возможным применить в отношении Вас принадлежащее ему, согласно § 5 закона от 31 декабря 1842 г., право принимать иностранцев в прусское подданство. Поэтому Вы и впредь, как до сих пор, должны считаться иностранцем (§§ 15 и 16 упомянутого закона).
Кёльн, 3 августа 1848 г.
Исполняющий обязанности полицейдиректора
(подпись) Гейгер
№ 2678 Его высокородию г-ну д-ру Марксу, здесь»
Я считаю это постановление королевского окружного управления незаконным по следующим причинам:
Согласно постановлению Союзного сейма от 30 марта с. г., правом избирать и быть избранным в Национальное собрание пользуются также политические эмигранты, если они вернулись в Германию и заявили о желании снова принять германское гражданство.