Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
Написано Ф. Энгельсом 1 августа 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 63, 2 августа 1848 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
РУССКАЯ НОТА
Кёльн, 1 августа. Русская дипломатия вместо войск прислала пока что ноту в форме циркуляра всем русским посольствам в Германии. Эта нота прежде всего нашла приют в официальном органе германского имперского регентства во Франкфурте[171], а вскоре встретила благожелательный прием и в других официальных и неофициальных органах печати. Чем необычнее тот прием, с помощью которого г-н Нессельроде, русский министр иностранных дел, осуществляет официальную дипломатическую деятельность, тем более внимательного рассмотрения заслуживает эта деятельность.
В счастливые времена до 1848 г. немецкая цензура заботилась о том, чтобы ни одно слово, неугодное русскому правительству, не было напечатано,
Со времени злополучных мартовских дней этот удобный выход, к сожалению, закрыт. Поэтому Нессельроде становится публицистом.
По его мнению, «немецкая печать, ненависть которой к России, казалось, на время приутихла», распространила по поводу русских «мер безопасности» на границе «самые неосновательные предположения и толкования». После довольно мягкого вступления следует повышение топа: «Немецкая печать ежедневно распространяет о нас самые нелепые слухи, самую гнусную клевету». Затем речь идет уже о «возгласах ярости», о «безумцах» и «коварной злонамеренности».
На ближайшем процессе по делам печати немецкий государственный прокурор сможет положить в основу своей обвинительной речи русскую ноту в качестве достоверного документа.
Почему же нужно нападать на немецкую, особенно «демократическую» печать, а где это возможно и уничтожить ее? Потому, что она не признает «столь же благожелательные, сколь бескорыстные чувства» и «искренне миролюбивые намерения» русского императора!
«Когда Германия могла на нас пожаловаться?» — вопрошает Нессельроде от имени своего повелителя. «В течение всего времени, когда на континенте продолжалось тягостное владычество завоевателя, Россия проливала свою кровь, чтобы оказать поддержку Германии в сохранении ее целостности и независимости. Русская земля давно уже была освобождена, а Россия продолжала помогать и поддерживать своих германских союзников на всех полях сражения в Европе».
Несмотря на своих многочисленных и хорошо оплачиваемых агентов, Россия находится в самом плачевном заблуждении, если надеется в 1848 г. пробудить симпатии к себе напоминанием о так называемых освободительных войнах. И проливала ли Россия свою кровь за нас, немцев?
Не говоря уже о том, что Россия до 1812 г. «оказывала поддержку целостности и независимости» Германии открытым союзом и тайными договорами с Наполеоном, она в достаточной степени вознаградила себя позже грабежом и мародерством за свою так называемую помощь. Ее помощь была предоставлена объединившимся с нею государям, ее поддержка, несмотря на калишское воззвание[172], была оказана представителям абсолютизма «божьей милостью» против выдвинувшегося в итого революции властелина. Священный союз и его далеко не священные дела, бандитские конгрессы в Карлсбаде, в Лайбахе, в Вероне и т. д., русско-немецкие преследования всякого свободолюбивого слова, — т. е. вся политика, какую вела Россия, начиная с 1815 г., должна была, конечно, внушить нам глубокую благодарность. Династия Романовых со своими дипломатами может не беспокоиться — этого долга мы никогда не забудем. Что же касается русской помощи в 1814 и 1815 гг., то нам доступны скорее всякие другие чувства, чем признательность за эту субсидированную Англией помощь.
Причины этого ясны для всякого проницательного человека. Если бы Наполеон остался победителем в Германии, он, согласно своей известной энергичной формуле, устранил бы, по крайней мере, три дюжины возлюбленных отцов народа. Французское законодательство и управление создали бы прочную основу для германского единства и избавили бы нас от 33 летнего позора и тирании Союзного сейма, столь восхваляемого, конечно, г-н ом Нессельроде. Несколько наполеоновских декретов совершенно уничтожили бы весь средневековый хлам, все барщины и десятины, все изъятия и привилегии, все феодальное хозяйничанье и всю патриархальность, которые еще тяготеют над нами во всех закоулках наших многочисленных отечеств. Остальная Германия давно уже стояла бы на той же ступени, какой достигло левое побережье Рейна вскоре после первой французской революции; у нас не было бы теперь ни укермаркских грандов, ни померанской Вандеи, и нам уже не приходилось бы дышать удушливым воздухом «исторических» и «христианско-германских» болот.
Но Россия великодушна. Даже если ей не выражают никакой благодарности, ее император питает к нам, как и раньше, «столь же благожелательные, сколь бескорыстные чувства». Да, «несмотря на оскорбления и вызывающий тон, но удалось изменить наши» (России) «чувства».
Эти чувства выражаются пока в «пассивной и выжидательной системе», в применении которой Россия, надо это признать, достигла большой виртуозности. Она умеет выжидать, пока ей не покажется, что наступил подходящий момент. Несмотря на огромные передвижения войск, имевшие место в России, начиная с марта, г-н Нессельроде настолько наивен, что убеждает нас, будто русские войска все это время «оставались там, где были расквартированы». Несмотря на классическое «Седлайте коней, господа!»[173], несмотря на доверительные сердечные излияния и желчные высказывания начальника полиции Абрамовича в Варшаве против немецкого народа, несмотря или, вернее, вследствие угрожающих и достигающих своей цели нот из Петербурга, русское правительство продолжает воодушевляться чувствами «мира и примирения». Россия продолжает быть «искренне миролюбивой и придерживается оборонительной позиции». Согласно циркуляру Нессельроде,
Приведем некоторые указанные в ноте преступления Германии против России: 1) «враждебное настроение» и 2) «лихорадочная страсть к переменам во всей Германии». В ответ на такую благожелательность царя — «враждебное» настроение! Как обидно для родственных чувств нашего дражайшего шурина! А тут еще эта распроклятая болезнь — «лихорадочная страсть к переменам»! Это, в сущности, ужаснее всего, хотя и поставлено здесь на второе место. Россия наделяет нас время от времени другой болезнью — холерой. Это еще куда ни шло! Но эта «лихорадочная страсть к переменам» не только заразительна — она бывает иногда столь злокачественной, что высокие господа оказываются подчас вынужденными поспешно выезжать в Англию[174]. Может быть, «лихорадочная страсть немцев к переменам» была одной из причин, удержавших Россию от вторжения в Германию в марте и в апреле? 3-е преступление: Предпарламент во Франкфурте объявил, что война с Россией в настоящее время является необходимостью. То же самое заявлялось в клубах и в газетах, и это тем более непростительно, что, по постановлениям Священного союза и по позднейшим договорам между Россией, Австрией и Пруссией, мы, немцы, должны проливать кровь только за интересы государей, а не за наши собственные интересы. 4-е преступление: в Германии говорилось о восстановлении старой Польши в ее действительных границах 1772 года[175]. Кнутом бы вас, а потом — в Сибирь! Впрочем, нет, когда Нессельроде писал свой циркуляр, он еще не знал результатов голосования во Франкфуртском парламенте по вопросу о включении Познани{104}. Парламент искупил нашу вину, и кроткая прощающая улыбка играет теперь на устах царя. 5-е преступление Германии: «ее достойная сожаления война против одной северной монархии». За такую дерзость, принимая во внимание успех угрожающей ноты русского правительства, поспешное отступление германского войска по приказу из Потсдама и, учитывая заявление, сделанное прусским послом в Копенгагене о причинах и целях войны[176], Германия может быть наказана менее строго, чем если бы не было всех этих обстоятельств. 6-е преступление: «открытая проповедь оборонительного и наступательного союза Германии с Францией». Наконец, 7-е преступление: «прием, оказанный польским беженцам, предоставление им бесплатного проезда по железным дорогам и восстание в Познани».
Если бы язык не был дан дипломатам и людям их склада для того, «чтобы скрывать свои мысли», то Нессельроде и шурин Николай бросились бы нам на шею, ликуя и горячо благодаря за то, что стольких поляков из Франции, Англии, Бельгии и т. д. заманили и перевезли со всяческими льготами в Познань, чтобы там расстреливать их картечью и шрапнелью, клеймить адским камнем, убивать, брить им головы и т. д. и, с другой стороны, насколько это возможно, совершенно истребить их предательской бомбардировкой Кракова.
И в ответ на эти семь смертных грехов Германии Россия сохраняет оборонительное положение и не делает попыток нападения? Да, это так, и именно поэтому русский дипломат приглашает весь мир преклониться перед миролюбием и умеренностью его императора.
Образ действий русского императора, «от которого он доныне ни на миг не отступал», заключается, по-мнению г-на Нессельроде, в том, чтобы
«никоим образом не вмешиваться во внутренние дела государств, которые пожелали бы изменить свое устройство, больше того, предоставить народам полную свободу и, со своей стороны, не препятствовать им проводить какие угодно политические и социальные эксперименты; не нападать ни на какую державу, если она сама на него не нападет; но в то же время решительно отражать всякое покушение на его собственную внутреннюю безопасность и наблюдать за тем, чтобы, в случае нарушения или изменения в каком-нибудь пункте территориального равновесия, не был нанесен ущерб нашим законным интересам».
Русская нота забывает привести примеры в пояснение сказанного. После июльской революции русский император стянул войска к западной границе, чтобы в союзе со своими верными друзьями в Германии на деле доказать французам, как он «думает предоставить народам полную свободу проводить политические и социальные эксперименты». Что его образ действий встретил препятствия, в этом повинен не он, а польская революция 1830 г., которая дала другое направление его планам. Тот же образ действий мы вскоре могли наблюдать по отношению к Испании и Португалии. Доказательством тому является открытая и тайная поддержка русским императором дон Карлоса и дон Мигела. Когда прусский король в конце 1842 г. хотел дать стране своего рода сословную конституцию на весьма удобной «исторической» основе, которая сыграла такую превосходную роль в рескриптах 1847 г.[177], то, как известно, именно Николай категорически воспротивился этому и на много лет лишил нас, «христианских германцев», предусмотренных рескриптами радостей. Он сделал это, как говорит Нессельроде, потому, что Россия никогда не вмешивается во внутреннее устройство других стран. О Кракове едва ли стоит напоминать. Вспомним только последний образчик императорского «образа действий». Валахи свергают старое и на его место ставят временно новое правительство. Они хотят изменить всю старую систему и установить строй по примеру цивилизованных народов. «Дабы предоставить им полную свободу проводить политические и социальные эксперименты», в страну вторгается корпус русских войск.