Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Коптяева Антонина Дмитриевна

Дружка в красном кафтане, полотенце через плечо, командует свадебным торжеством, с обрядной выступкой, с приговорами встречает и угощает почтенных гостей. Сколько тут всяких примет, обычаев, уловок! Но вот запевают прощальную «Злату трубоньку»:

Вечор мою косыньку мамынька плела, Всю мою косыньку слезьми облила.

И у Фроси начинает пощипывать глаза, тугой комок подкатывает к горлу: вспомнились опять доброе лицо матери, ее ворчание, вечные хлопоты и то, как по копейкам собирала она на последнюю обновку для дочери — баретки, потерянные в тот страшный вечер.

«Ведь она теперь панихиды по мне заказывает!»

И

такая жалость, такая горячая любовь затопила сердце Фроси, что она не выдержала и залилась плачем, будто отвечая, по обычаю, на свадебную песню обязательным для девушки рыданием. Глядя на нее, и Нестор расстроился, впору самому заплакать.

Приехали свахоньки немилостивы, Стали с моей косыньки злото убирать, Красу срывать…

Вывели Фросю с женихом на середину горницы, сняли с нее девичью красу, накинули длинную фату, прозрачную, шелковую, шпильками прикрепили к увалу, восковые цветочки на тонких плеточках спустили до плеч. Дружка мечется, точно огонь, в красной своей рубахе: девок за столом, что песню спели, одаривает, иконы помогает снимать — благословить молодых. Фрося уплакалась, еле на ногах стоит, и еще милее и прекраснее кажется она Нестору в слезах, в просвечивающем сквозь снежную дымку фаты атласном белом платье с отделкой из дорогих парижских кружев — специально нарочного гоняли в Оренбург за подвенечным нарядом.

Окруженные свахами, провожатыми, родными, жених с невестой выходят на крыльцо. Во дворе парни и девчата едят глазами нареченных; лошади, запряженные в брички и коляски, нетерпеливо роют землю копытами, позвякивают бубенцами. Народу на улице — пушкой не прошибешь: старые и малые, бородатые почтенные казаки в черных мундирах с голубыми лампасами и высоких сапогах, нарядные казачки…

Дружка, понаторевший в свадебных делах, кричит:

— Господа поезжане, все по местам, как соколы по гнездам!

И понеслись — пыль столбом — в недальний веселый путь к церкви, заполненной огнями и голубым дымком ладана. Площадь перед церковью поросла вдоль изгородей зеленой травкой-муравкой, а середина ее — место, где по звуку набата или по зову горниста вмиг собираются конные казаки, — покрыта толстым слоем взбитого праха, в котором любят купаться куры да малыши, дружно улепетывающие, когда раздастся топот всадника или зашумит казачья сотня, оглашая окрестность гиканьем, свистом, пронзительным ржанием просящего поводьев горячего конского табуна. Долго смотрят с крылечек казачки, держа на руках голозадых карапузов, как, клубясь, катится по знойной степи облако пыли. Заслыша грохот лавины, дед, замшелый воин, вышагнет через подворотню за калиточку и, морщась от солнца, оскалив темные пеньки зубов, тоже будет долго смотреть, затаенно вздыхая.

А на звонкий гомон свадебного поезда… да тут и мертвый поднимется! Ведь веселая свадьба — вызов всем горестям человеческим, торжество из торжеств, вопреки серости жизни и даже печали невесты и жениха. Потому так и веселятся на свадьбах — кто во что горазд. Все население станицы, кроме тех, кто гнул спину, страдуя на дальних хуторских полях, высыпало из дворов. Бегут, вспугивая кур, петухов, долговязых индюшат, сорванцы — мальчишки и девчонки, плетутся старушки и казаки, помнящие еще азиатские походы губернатора Перовского [6] и жестокие порки его.

6

Перовский В. А. — в 1833–1842 и 1851–1856 годах оренбургский военный губернатор.

Поп в облачении ждет со всем причтом невесту и жениха. Певчие на клиросе кашляют — прочищают горло. Только нищих нет на паперти. Тут не город, не иногороднее село: хлеба и в голодную годину на старых и убогих хватает.

Точно магнитом

стянуло станичников под церковные своды. Все таращат глаза на молодых, жадно любуются нарядами, светом лампад и сотен свечей, забывая креститься, ревниво следят за обрядной службой.

— Исайя, ликуй!

«Кто такой этот Исайя?» — думала Фрося, не представляя собственного великолепия под золотыми венцами, которые несли над нею и над Нестором шафера. Она стеснялась смотреть по сторонам и потому с трепетно-острым вниманием слушала певчих и возглашения церковного клира. Забыть все ради мужа? Она и так забыла. Бояться его? Не может она бояться, в самом деле всей душой «прилепясь» к нему. Истощив накопившиеся слезы, она тихо радовалась теперь и только радости ожидала от будущей жизни.

Снова зашумело веселье в доме жениха. Все, что связано по обряду с домом невесты, отпало, поэтому и родители у Фроси здесь не родные, а посаженые — Демид и Алевтина Ведякины.

Дружка со свахами выглядывает из кухни, на лоснящемся лице его вроде испуг:

— Гусь из печи не лезет.

Под общий смех тянут невестиной «матери» Алевтине веревочку. Она добывает из рукава приготовленный заранее узелок — платок с деньгами — и привязывает его к бечевке. После того пошел из печи на стол румяно зажаренный гусь, а за ним другой, третий, индейка, убранная зеленью, аппетитные поросята с подгорелыми ушами и хвостиками, бараний бок с гречневой кашей, свиные окорока, заливные судаки и осетры, доставленные из Уральска [7] . Пошли по кругу бутылки с белой водкой, наливка, брага-кислушка, пьяный мед.

7

Лов осетров и севрюги был монополией уральских казаков, промышлявших этой ловлей от Уральска до берегов Каспия.

В доме пьют и едят, и во дворе столы накрыты, будто скатерти-самобранки раскинулись.

«Господи, сколько еды, и какой хорошей еды! — думает Фрося, пораженная таким изобилием, и снова тоска обжигает ее сердце. — Вот бы отнести отсюда гостинцев маманьке и Пашке с Митей. Поросеночка, хоть бы самого маленького. Бате с Харитоном и дедушке. Почему они нас так обидели? Приехали бы… Я бы спела песню, когда меня к венцу обряжали:

Ой, речка моя, реченька, Течет реченька, не шелохнется.

А то проплакала и о песнях забыла».

Нестор прижался плечом:

— О своих заскучала?

Печальное раздумье на лице Фроси сгоняется грустной, но ясной улыбкой:

— Маманю жалко!

Подвыпившие сваха и дружка уже опять вьются около молодых. Женщины снимают с Фроси цветы и фату, девушки поют:

Дивись, дивись, дева, Несут твое дело. То дело не винуче, Всем девкам неминуче.

Красивая, разрумяненная вином Алевтина берет поднесенный на тарелке волосник — сшитый из атласа женский чепчик, вышитый бисером, — и, закрутив волосы новобрачной в огромную шишку «кулек», туго покрывает ее голову.

Вывели Фросю и Нестора из красного угла, поставили на кошму. С одной стороны позицию занял дружка с водкой и чаркой в руках, с другой — сваха с закуской. Началось подношение даров, или, как говорят на Илеке, стали класть, кидать на «сыр».

Дружка, горластый и, словно цыган, беззастенчивый (как только у него язык не заболит!), выкликал по очереди родных и знакомых, начиная с родителей.

— Григорий Прохорыч, вас вызывает молодой князь с княгиней — рюмку выпить, донышко позолотить: не рублем, не полтиной, а золотой гривной. Кидайте на «сыр»: от кобылы жеребеночка, от коровы теленочка, от свиньи поросеночка, все примем, чем ваша милость одарит.