Сочинения в 2 т. Том 1

Северов Петр Федорович

— Вот оно что… — прошептал Митенька. — Так, теперь понятно…

Придерживаясь за стену, потом за спинку кровати, он подошел к столу, взял сумку, подхватил нож. Впрочем, он тут же упустил его, но не стал наклоняться, боясь, что потеряет равновесие и упадет. В прихожей топко зазвенело разбитое стекло, и сорванный голос Трифонова прохрипел, словно бы над самым ухом Митеньки:

— Открывай, Калюжный… мерзавец… Все равно откроешь, харцыз…

Митенька задул огонь лампы и наощупь двинулся к прихожей. Переступив порог, он расслышал спокойное дыхание Марийки. В печурке еще не погасли угли: сквозь круглый глазок в дверце

на сундук, на котором спала Марийка, падал розовый отблеск света. В этом теплом текучем блике мягкий и нежный локон девочки лился золотым ручейком.

Наружная дверь трещала и содрогалась от ударов. Через выбитое окошко чья-то рука протянулась в комнату и шарила по раме, нащупывая шпингалет. В густом и дымном свете луны Митенька заметил, как раскачивался за окном лохматый силуэт папахи и тускло поблескивал погон. Опираясь о кухонный шкафчик, Митенька нащупал на стене, на вешалке, свой зипун и набросил его на плечи. Опорки он не стал искать, — в этом углу прихожей было темно, да и время не позволяло.

Приоткрыв дверь, он вышел в сени и прислонился в уголке. Он правильно выбрал это укрытие: входная дверь открывалась внутрь сеней, — если бы она удержалась на петлях, он мог бы на какие-то минуты остаться незамеченным.

Здесь были отчетливо слышны голоса жандармов, даже тяжелое дыхание того, кто пытался высадить дверь плечом.

Митенька замер, считая удары. Вот ржаво скрипнуло железо. Потом сверху сорвалась какая-то планка. Еще тяжелый удар… Замок задребезжал, лязгнул и сорвался, по полу со звоном рассыпался металл. Дверь покосилась, осела и распахнулась, и Митенька оказался зажатым ею в уголке.

Он слышал ругательства, топот ног, чирканье спичек… Испуганно вскрикнула и заплакала Марийка. Судя по приглушенным голосам, «гости» уже находились в комнате инженера.

Митенька приоткрыл дверь, выскользнул из угла и шагнул через порог в сияние луны и снега. Во дворике, у молодого клена он наступил на что-то острое, но не вскрикнул. Снег показался ему горячим. Высокий сугроб над обрывом хрустнул и проломился под ногами. Выбираясь из этого сугроба, он заметил, что оставляет за собой кровавый след.

Теперь этот след стал главной его заботой. Он присел под забором, рванул рубашку, крепко стянул обрывком сатина ступню. В окнах мазанки Калюжного уже зажегся свет. По-видимому, обыск был в самом разгару. Митенька подумал, что в его распоряжении имеется еще несколько минут.

Он прополз вдоль забора, путаясь в какой-то проволоке и обрезках жести, все время прижимая сумку к груди. На обнаженном каменном выступе он попытался встать на ноги, протянул руку, но не нашел опоры. Внимательно присмотревшись, он понял, что находится на самой кромке обрыва: прямо перед ним чернела глубина.

Все же ему удалось подняться на ноги. Покачиваясь и оступаясь, он пошел вдоль обрыва, держа направление в сторону реки. Ночь была очень ясная, и черная тень Митеньки судорожно кривлялась на сугробах.

* * *

В эту беспокойную ночь в Лисичьем Байраке многие не спали. Когда окруженный плотной толпой шахтеров Лагутин вышел на крыльцо училища, к нему пробился надзиратель. Придерживая сорванный погон и с трудом переводя дыхание, он выговорил растерянно:

— Вы арестованы… Извольте следовать за мной.

Инженер резко остановился:

— Что вы сказали?

— Приказано

задержать вас. Извольте подчиниться.

Толпа стремительно двинулась, закружилась, послышались недовольные, насмешливые голоса. Чья-то сильная рука рванула надзирателя за шиворот, кто-то схватил его сзади за локти, кто-то подтолкнул. Он пытался удержаться за перила, но сзади нажали и еще раз подтолкнули, и надзиратель рухнул в темный заплеванный сугроб.

Вовочка Шмаев случайно наблюдал эту картину и, возмущенный до глубины души, пронзительно закричал, привлекая всеобщее внимание:

— Мерзавцы… Чернь… Вас надо пороть шомполами!..

Здоровенный шахтер обернулся, вскинул руку и молча влепил Вовочке затрещину.

Дюжина полицейских бросились на толпу, но им не удалось посеять паники. Трое из них сразу же были сбиты с ног, подхвачены на руки и переброшены через церковную ограду, а остальным пришлось бежать. Вслед им летели камни…

Толпа провожала инженера до самой мазанки Калюжного, окружила мазанку и ждала, пока он собирался в дорогу. Трифонов и его подручные уже ушли отсюда, и ушли вовремя. Леонид Иванович не удивился обыску и, казалось, не был огорчен. Его встревожило исчезновение Митеньки; Марийка не знала, куда он девался; Лагутин подумал, что Вихря опять арестовали.

Очень озабоченный пропажей сумки инженера, Калюжный метался по горенке, в десятый раз передвигая мебель и заглядывая во все уголки, однако поиски были напрасны. Под кухонным шкафчиком он нашел рваные опорки Митеньки, а в сенях его шапку, брюки и рубашку.

— Значит, раздетого увезли и босого? — спросил Леонид Иванович, бледнея. — Только подумать… Поистине зверье!

Он пытался утешить Калюжного и хозяйку, объясняя, что пропажа карт не такая уж беда, что в Петербурге у него имеются копии этих карт, а новые наблюдения он сможет нанести по памяти, однако Кузьма все продолжал поиски и едва не плакал от огорчения.

За это время Степанюк разыскал договоренного еще раньше возницу и подкатил к мазанке в розвальнях, запряженных тощим вороным мерином. К полуночи мороз усилился, снег стал рассыпчатым и скрипучим, и в небе, вокруг луны, накалилось медное кольцо.

Лагутин был уверен, что его провожатые давно уже разошлись по домам, и немало удивился, когда, выйдя за калитку, увидел все ту же толпу. Шахтеры стояли мелкими группами, притопывая ногами, оттирая уши, и огоньки цыгарок вспыхивали, как светляки.

Кто-то сказал громко:

— Инженер идет…

Все обернулись к Лагутину. Леонид Иванович смутился: он видел веселые лица, улыбки, добрые взгляды, пожалуй, даже выражение гордости в облике этих людей. Рослый, плечистый парень с угольным шрамом во всю щеку осторожно взял из рук Лагутина вещевой мешок, уложил в сани. У розвальней уже суетился белобородый дед, расправляя соломенную подстилку. Двое спрашивали возницу о дороге и советовали ехать через Боровское. Щуплый пожилой шахтер совал в руку Лагутину коробку спичек, повторяя, что в пути — это первая вещь… А Леонид Иванович смотрел на этих бедно одетых людей, на их открытые лица и тяжелые, натруженные руки и почему-то не мог сказать ни слова. Он не был излишне чувствителен, но в эту минуту, на окраине древнего поселка, под холодным светом луны, ощутимым, живым теплом его коснулась такая чистая человеческая доброта, от которой дрогнуло бы самое черствое сердце.