Сочинения. Том 2
Шрифт:
Кокошкин Ф. Ф. (1773–1838) — драматург, перевел комедию «Школа стариков» Делавиня К.-Ж.-Ф., французского поэта и драматурга либерального направления (1793–1843).
«Мнемозина» — альманах, выходивший в Москве в 1824–1825 гг. Вышло 4 части. Издатели — В. К. Кюхельбекер и В. Ф. Одоевский.
…Греч «О русском театре»… — Статья Н. И. Греча в «Русской Талии» называлась: «Исторический взгляд на русский театр до начала XIX столетия».
«Русская старина» — альманах, издававшийся А. О. Корнило-вичем и В. Д. Сухоруковым в Петербурге в 1825 г.; находился в сфере влияния декабристской идеологии.
«Невский альманах» на 1825 г. издавался Е. В. Аладьиным, выходил в Петербурге в 1825–1833, 1846–1847 гг. Вышло И книжек. В первые годы на его страницах выступали крупные поэты.
«Северные цветы» — альманах, издавался в Петербурге в 1825–1832 гг. А. А. Дельвигом и И. В. Слениным. С 1827 г. в нем принимал участие О. М. Сомов; объединял писателей пушкинского круга, близких декабристам.
«Инвалид» — то есть «Русский инвалид».
«Северная пчела» — газета политическая и литературная, выходила в Петербурге в 1825–1864 гг., издатель-редактор Ф. В. Бул-гарин, с 1831 г. — Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч. Газета была рупором монархизма и реакции.
«Библиографические листки» — то есть «Библиографические листы», журнал, выходивший в Петербурге в 1825–1826 гг.; вышло всего 46 номеров. Издатель-редактор П. И. Кеппен. В журнале публиковались списки книг по самым различным отраслям знаний. Здесь была напечатана аннотация на первые главы «Евгения Онегина» Пушкина, рецензия на «Думы» и поэму «Войнаровский» Рылеева.
«Московский телеграф» — «Журнал литературы, критики, наук и художеств», издавался братьями Н. и Кс. Полевыми в Москве в 1825–1834 гг. В нем принимали участие видные писатели 1820 — 1830-х гг. По своему направлению был органом последекабристского романтического движения в России.
«Revue Encyclopedique» — популярный журнал, издававшийся в Париже в 1819–1835 гг. Сен-Жюльеном де Пари. В нем принимали участие русские авторы, близкие к декабристам.
«Клятва при гробе господнем. Русская быль XV века». Сочинения Н. Полевого. М., 1832 *
Впервые — в «Московском телеграфе», 1833 год, № 15, стр. 399–420; № 16, стр. 541–555; № 17, стр. 85-107; № 18, стр. 216–244; за подписью: Александр Марлинский, с пометой: Дагестан, 1833. Вошла в Полное собрание сочинений, ч. XI, 1838. Печатается по тексту первой публикации.
Статья была искажена цензурой: снят кусок о Евангелии, который сохранился в архиве III отделения как отдельная статья под названием «О христианской религии». Он приведен в книге Н. Котляревского «Декабристы. Кн. А. И. Одоевский и А. А. Бестужев-Марлинский. Их жизнь и литературная деятельность». СПб., 1907, с. 342–344. Недавно в архиве московской цензуры был обнаружен список статьи Бестужева, дающий возможность восстановить изъятое место, в котором говорится о Евангелии как первой разновидности романтизма. См.: М. И. Гиллельсон. А. А. Бестужев и московская цензура. — «Русская литература», 1967, № 4, с. 106–108. Приводим этот недостававший отрывок:
Но забудем ли, что Греция, умирая, оказала важную услугу новому миру: сладкозвучный величественный язык Омира раздался в этот раз голосом с небес — то было Евангелие; обет новой прекрасной жизни, высказанный наречием старины; то была песня лебедя — то был завет старца на одре кончины.
Сперва гонимая, терзаемая скитальница, христианская вера восторжествовала, наконец, благочестием первых христиан; и не мечом войны, не топором казни покорила она души полумира, нет, но убеждением слова, по истиною правил Евангелия. Из подземных пещер она овладела землею и соединила землю с небом. Боги языческие были порочны, как люди, апостолы чисты, как ангелы. Язычник унизил божество до себя, христианин вознес человека до бога. Философия была верою немногих мудрецов, а христианская вера стала философиею целых народов, практическою мудростью, не только законом, но и наставницею совести. Вникните в сущность Евангелия, прочтите его даже просто как книгу, и вы убедитесь, что оно есть высокая романтическая поэма, тем драгоценнейшая, что каждая страница его — действительность, что каждое слово его освящено примером и запечатлено кровью спасителя мира. Да, я смело утверждаю, что Евангелие было первообразом новой словесности, первым рассадником идеализма. Оно заключало в себе все, что сказалось и свершилось потом и доселе. Каких стихий новой поэзии нет в благовостии, в этом завете неба земле, в завете бога с человеком? Не стройно ли сохранено в нем одно единственно возможное природе — единство цели? Не проникнуто ль оно насквозь одною смелою, пылкою священною мыслью побратать все народы любовью, обратить любовь в веру, возвысить и усовершить людей этой верою в бога, который сам себя назвал любовь, который завещал платить добром за зло, любить врагов своих, не осуждать проступившегося; который произнес: «Месть мне!», и потом дивность, таинственность судеб Иисусовых, слитых с дивным пророчеством Иудеи; и потом многозначность и непроницаемость речей евангелистов, когда они бренными устами поведают вдохновение божества; и все, даже до форм оного, объемлющих вместе историю и драму; до слова, в котором рассказ перемешан с разговором; до языка, поражающего восточной яркостию оборотов и подобий, краткостию и силой выражения — все там ново, все там юно. Нов совершенно и театр, избранный для действия. Не только на площадях, не в одних палатах и храмах является спаситель, но в пустыне, на торжище, в толпах простого народа, в кругу детей и прокаженных, на свадьбе, на погребении, на месте казни. Он беседует с мытарями, он спасает блудницу; он с двенадцатью рыбарями бросает живые семена слова в души простолюдинов. И с какой драматической занимательностию близится кровавая развязка этой умилительной, ужасной трагедии! Друг продает его врагам за серебро, продает на муки поцелуем. Любимый ученик отрицает его… Робкий судия шепчет: «Он невинен» и дарит его злобной черни, в которой большинство — сановники иудеи. И вот спаситель мира гибнет позорной казнию, распятый между двумя разбойниками, молясь за своих злодеев! О, кто ни разу не плакал горькими слезами над Евангелием, тот, конечно, не испытал сам несчастия и не уважал его в других, тот не стоит и отрады, проливаемой в души этой святынею. Какой нечестивец не подымал из праха головы, подумав «и он страдал». Как утешительно трогательно следить борение божественного духа с земными скорбями, на которые осужден был Христос телом. «Лазарь, брат наш, умер!» — восклицает он и горько плачет. Кровавый пот орошает чело его, когда он молится. «Да мямо идет чаша сия — отравленная чаша судьбы!» Он падает, изнемогая под крестом, он жаждет, пригвожденный на кресте, — и ему на острие копья подают уксус… Это страшно и отрадно вместе. Страшно потому, что в этом символе мы видим свет, каков он был всегда, действительную жизнь, какова она доныне. Тут нет ни награды добродетели, ни казни пороку; напротив, тут самые высокие чувства попраны пятами, святая истина закована в железо; чистейшая добродетель ведет на Голгофу. Но утешьтесь, тени страдальцев мира, — разве не для вас слова: «Блаженны изгнанные правды ради»… Камоэнс, Торквато, Дант, Альфиери, Шенье, Байрон, и вы, все избранники небес! мир налагал на вас терновый венец, облекал в багряницу и с посмеянием плевал в лицо; бил палками — и называл царями! Но разве не настало время, когда потомство принесло мирру к гробнице вашей и нашло ее пустою, и некто светозарный указал на небо.
Там награда наша!
Не извиняюсь, распространившись так о Евангелии, пред теми, у которых привычка очерствила сердце к красотам его; ни пред теми, которые его исповедуют языком фарисеев и целуют устами Иуды, — мне необходимо нужно было указать на стихи, которые разовьются потом в нравах, обличался в переворотах, проявятся в отшельничестве, в крестовых походах, в войне реформы, в «Освобожденном Иерусалиме», в «Аде», в «Вертере», в «Чайльд Гарольде», в «Notre-Dame de Paris». Я сказал и повторяю, что — Евангелие стало знамением новой словесности, как св. крест стал знамением нового мира; что оно было первою песнею, действием той огромной поэмы или драмы, которой история не досказала до сих пор.
Обнаруженная Котляревским статья «О христианской религии» является сокращенным вариантом страниц, подвергшихся цензурному изъятию из. статьи Бестужева о романе Полевого. Другие цензурные искажения устранены по их своду, приведенному в упомянутой статье М. И. Гиллельсона.
Эпиграф взят из произведения Жюль-Габриэля Жанена (1804–1874), французского писателя, критика и журналиста, автора многих романов в духе французского романтизма «неистовой школы».
Ристание — состязание в беге, езде, скачке.
Эмин Ф. А. (ок. 1735–1770 гг.) — писатель и журналист, автор «Российской истории» («История» Эмина, 1767–1769).
Извекова (Бедряга) М. Е. (1794–1830) — поэтесса и романистка.
«Никанор, несчастный дворянин» — роман «Несчастный Ника-нор, или Приключения жизни российского дворянина Н.» (1775–1789), приписываемый М. Комарову,
«Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» — роман (1799–1801) А. Е. Измайлова.
…русского Жилблаза… — Имеется в виду роман В. Т. Нареж-ного «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» (1814).
Веллингтон Артур-Уэлсли (1769–1852) — герцог, английский военный и государственный деятель, победитель Наполеона при Ватерлоо (1815).
Клитемнестра — героиня древнегреческих сказаний.
Шенье Андре (1762–1794) — французский поэт, казнен правительством Робеспьера по обвинению в заговоре в пользу монархии.
…белая бумажка… — двадцать пять рублей.
Она верна, как Обриева собака… — «Обриева собака, или Лес при Бонда», историко-романтическая мелодрама французского писателя и драматурга Гильбера де Пиксерекура Рене-Шарля (1773–1844).
Брегетовы часы. — Брегет — французский часовщик, изобретший часы, показывающие числа месяца и отбивающие время.
Нибур Бартольд-Георг (1776–1831) — немецкий историк, труды которого ценили в России.
Коломб — то есть Колумб Христофор (1451–1506),
…начнем с яиц Леды… — то есть с самого начала.
Лукреций Кар (98–55 гг. до н. э.) — римский поэт, автор материалистической поэмы «О природе вещей».
Окен Лоренц (1779–1851) — немецкий философ.