Сочинения
Шрифт:
«О, если б парижанки только знали, они сюда пришли бы за любовью!» говорил себе Растиньяк, поглощая у вдовы Воке вареные груши ценой в один лиар за штуку.
В эту минуту посыльный Королевских почтовых сообщений, позвонивший у решетчатой калитки, вошел в столовую. Спросив г-на Эжена де Растиньяка, он передал ему два мешочка и квитанцию для подписи. Вотрен сверкнул на Растиньяка таким пронизывающим взглядом, словно хлестнул его кнутом.
– У вас есть чем оплатить уроки фехтованья и стрельбы в тире, – сказал Эжену этот человек.
– Наконец-то прибыли галионы! [43] – воскликнула г-жа Воке, посматривая на мешки.
Мадмуазель Мишоно боялась взглянуть на деньги, чтобы не выдать своей алчности.
– У
– У него добрая мать, – повторил Пуаре.
– Да, маменька пустила себе кровь, – сказал Вотрен. – Теперь вы можете откалывать все ваши штуки, бывать в свете, выуживать приданое и приглашать на танцы графинь с цветами персика на голове. Но послушайтесь моего совета, молодой человек, почаще заходите в тир.
43
Галион – испанское парусное судно. На галионах испанцы вывозили в XVI–XVII вв. с территорий Южной Америки огромные количества серебра и золота, награбленного ими или добытого при помощи рабского труда индейцев.
Вотрен показал, будто целится в противника. Растиньяк хотел дать посыльному на чай, но не нашел ничего у себя в кармане. Вотрен пошарил у себя и бросил двадцать су посыльному.
– Вам всегда открыт кредит, – проговорил он, глядя на студента.
Растиньяку пришлось поблагодарить его, хотя со времени их столкновения в тот день, когда Эжен вернулся от г-жи де Босеан, этот человек стал ему несносен. За последнюю неделю Вотрен и Растиньяк встречались молча и наблюдали друг за другом. Студент напрасно спрашивал себя, что было этому причиной. Несомненно, что мысли действуют на расстоянии прямо пропорционально силе, породившей их, и бьют в ту точку, куда их посылает мозг по какому-то закону математики, похожему на тот, что управляет бомбой, вылетевшей из мортиры. Результаты их действия могут быть различны. Бывают мягкие натуры, в которых чужие мысли, засев глубоко, производят разрушение; зато встречаются и хорошо вооруженные натуры – такие черепа, закованные в бронзу, что воля другого человека плющится о них и тут же падает, как пуля, ударившая в каменную стену; кроме них, есть дряблые и рыхлые натуры: чужие мысли в них зарываются бессильно, как ядра в мягкой насыпи траншей. Голова Растиньяка относилась к числу голов, начиненных порохом и готовых ко взрыву от малейшей искры. В нем было слишком много пылкой юности, и он не мог не поддаваться этой силе мыслей, этой заразительности чувств, когда в них столько причудливых явлений, которые захватывают нас помимо нашей воли. Острота духовного зрения у Растиньяка не уступала зоркости рысьих его глаз. Каждое из его двояких восприятий действительности (умом и чувством) обладало той сокровенной широтой, той гибкостью, какими восхищают нас люди особых дарований, как, например, искусные бойцы на шпагах, способные мгновенно уловить все уязвимые места любого панцыря. Впрочем, за последний месяц Растиньяк приобрел не меньше недостатков, чем достоинств. Недостатки вызывались требованиями света и настойчивостью все возрастающих желаний. К его достоинствам относилась та южная горячность, которая повелевает выходцу из-за Луары итти прямо на препятствие, чтобы его преодолеть, и не дает стоять на месте в нерешительности; северяне считают это свойство недостатком; по их мнению, оно хотя и положило начало возвышению Мюрата, [44] но стало и причиной его гибели. Отсюда можно сделать такой вывод: когда южанин умеет сочетать в себе пронырство северянина и дерзость уроженцев Залуарья, он в своем роде совершенство и никому не сдаст своих позиций.
44
Мюрат Иоахим (1767–1815) – маршал Наполеона I; с 1808 по 1814 г. – король Неаполитанский; после падения Наполеона был низложен, сделал попытку вернуть себе престол, но был схвачен и казнен.
Таким образом, Эжен не мог бы долго оставаться под обстрелом батарей Вотрена, не зная, кто ему Вотрен – друг или недруг. Временами ему
– Будьте любезны подождать, – сказал он, видя, что Вотрен уже встал и допивает кофе, собираясь уходить.
– Зачем? – спросил этот сорокалетний мужчина, надевая широкополую шляпу и взяв железную палку, которою он часто делал «мельницу», доказывая, что не побоится нападения хотя бы и четырех грабителей.
– Я отдам вам долг, – ответил Растиньяк, спешно развязывая один мешочек и отсчитывая сто сорок франков для хозяйки. – Жалеть мешка – не иметь дружка, – сказал он г-же Воке. – Мы в расчете до Сильвестрова дня. [45] Разменяйте мне сто су.
– Жалеть дружка – не иметь мешка, повторил Пуаре, глядя на Вотрена.
45
«Мы в расчете до Сильвестрова дня» – то есть до 31 декабря.
– Вот ваши двадцать су, – сказал Растиньяк, протягивая монету сфинксу в парике.
– Можно подумать, что вы боитесь быть мне обязанным хоть чем-нибудь! – воскликнул Вотрен, проникая своим всевидящим взглядом в душу молодого человека и награждая его иронической диогеновской усмешкой, уже не раз злившей Растиньяка.
– Пожалуй… да, – ответил студент, держа в руке свои мешочки и собираясь итти к себе наверх.
Вотрен пошел к двери в гостиную, а студент намеревался пройти в дверь, ведущую на площадку перед лестницей.
– А знаете ли, маркиз де Растиньякорама, то, что вы мне сказали, не совсем учтиво, – заметил Вотрен, плашмя ударив палкой по двери в гостиную, и подошел к студенту, смотревшему на него холодным взглядом.
Растиньяк затворил дверь в столовую и повел Вотрена на площадку лестницы, отделявшую столовую от кухни, где была дверь в сад, а над ней низкое продолговатое окошко с решеткой из железных прутьев. В это время Сильвия выскочила из кухни, и студент при ней сказал Вотрену: «Господин Вотрен, во-первых, я не маркиз, а во-вторых, меня зовут не Растиньякорама».
– Они будут драться, – сказала равнодушно мадмуазель Мишоно.
– Будут драться, – повторил Пуаре.
– О нет, – ответила г-жа Воке, поглаживая рукой стопку золотых монет.
– Но они уже идут под липы, – воскликнула мадмуазель Викторина, встав с места, чтобы посмотреть в сад. – Бедный молодой человек, ведь он прав!
– Пойдем, милочка, наверх, нас это не касается, – обратилась к ней г-жа Кутюр.
Госпожа Кутюр и Викторина встали, чтобы уйти, но на пороге двери им преградила путь толстуха Сильвия.
– Этого еще недоставало! – заявила она. – Господин Вотрен сказал господину Эжену: «Давайте объяснимся!» Потом он взял его под руку, – и вот они идут по нашим артишокам!
В это мгновенье появился Вотрен.
– Мамаша Воке, – сказал он улыбаясь, – не пугайтесь; сейчас под липами я попробую свои пистолеты.
– О господин Вотрен, за что хотите вы убить Эжена? – сказала Викторина, всплеснув руками.
Вотрен отступил на два шага и некоторое время смотрел на Викторину.
– Вот так история! – воскликнул он шутливо, заставив покраснеть бедную девочку. – А правда, этот молодой человек очень мил? – добавил он. – Вы навели меня на мысль, прелестное дитя. Я осчастливлю вас обоих.
Госпожа Кутюр взяла свою воспитанницу под руку и увела, сказав ей на ухо:
– Слушайте, Викторина, сегодня я вас не узнаю.
– Я не хочу, чтобы у меня стреляли из пистолетов, – заявила г-жа Воке. – В такой час все соседи всполошатся, да и полиция пожалует.
– Ну, тихо, мамаша Воке, – ответил Вотрен. – Ля-ля, прекрасно, мы пойдем в тир.
Он присоединился к Растиньяку и дружески взял его под руку.
– Если я докажу вам, – сказал он, – что на тридцать пять шагов всаживаю пулю в туза пик пять раз подряд, то это не убавит вашей прыти? На мой взгляд, вы малость бесноваты и дадите убить себя, как дурак.