Сочинения
Шрифт:
От той же к той же».
Июль. Геранда.
«Ах, дорогая мама, чрез три месяца я уже знакома с мучениями ревности! Сердце мое переполнено и ненавистью, и глубокою любовью! Мне больше, чем изменили, меня не любят!.. Как счастлива я, имея такую мать, такое сердце, которому могу жаловаться и роптать, сколько хочу. Нам, женщинам, сохранившим еще что-то девичье, нам вполне достаточно сказать:
«Вот заржавленный ключ воспоминаний в вашем дворце: входите всюду, пользуйтесь всем, но берегитесь Туш!» И мы непременно пойдем туда при первом удобном случае, подстрекаемые любопытством Евы. Сколько раздражения внесла мадемуазель де Туш в мое чувство! Зачем было запрещать мне Туш? Что это за счастье, если его может разрушить прогулка, какая-нибудь бретонская конура? Чего мне бояться? Наконец, прибавьте к истории Синей Бороды желание, снедающее
– Что собой представляет Туш?
– Туш принадлежит вам, – ответила мне моя дивная belle-merе.
– Ах, – воскликнула тетка Зефирина, качая головой, – если бы Калист никогда не ходил в Туш!
– Он никогда не был бы тогда моим мужем, – перебила я тетю.
– Значит, вам известно, что там произошло? – тонко вставила belle-merе.
– Это место погибели, – сказала Пен-Холь. – Мадемуазель де Туш натворила там много грехов и кается теперь перед Богом.
– Что ж? – воскликнул шевалье дю Хальга, – все это послужило только к спасению благородной души девушки. Аббат Гримон говорил, что она пожертвовала монастырю Визитации сто тысяч франков.
– Хотите пойти в Туш? – спросила меня баронесса, – его стоит посмотреть.
– Нет, нет! – быстро проговорила я.
«Эта маленькая сцена не напомнит ли вам страничку из какой-нибудь дьявольской драмы? Она повторилась в двадцати различных видах. Наконец, баронесса сказала:
– Я знаю, отчего вы не хотите идти в Туш, и вполне оправдываю вас.
Вы согласитесь, мама, что такой, хотя и невольный удар кинжала, вызвал бы в вас решение проверить, неужели ваше счастье так ничтожно, что может рушиться от малейшего толчка. Я отдаю полную справедливость Калисту, он никогда не предлагал мне посетить этот загородный, доставшийся ему дом. Когда мы любим, мы теряем рассудок; меня оскорбляло его молчание и его сдержанность, и я спросила как-то:
– Один ты никогда не говоришь про Туш, ты боишься его?
– Я была поймана, как все женщины, идущие на это и ожидающие потом случая, чтобы распутать Гордиев узел своей нерешительности.
Мы пошли в Туш.
Восхитительно, все артистически прекрасно! Мне нравится эта пропасть, куда так строго запрещала мне спускаться мадемуазель де Туш. Все ядовитые цветы восхитительны; сеял их, конечно, сатана, так как есть ведь цветы диавола и цветы Бога, и надо только углубиться в себя, и мы поймем, что свет творили они пополам. Сколько острого наслаждения в этой местности, где я играла уже не огнем, а только пеплом. Мне надо было узнать, все ли погасло в Калисте, и я следила за ним до мелочей. Я всматривалась в его лицо, проходя из комнаты в комнату, от одной мебели к другой, напоминая собою ребенка, ищущего спрятанную вещь. Калист был задумчив, и я мечтала уже, что победила его. Чувствуя себя вполне уверенной и сильной, я заговорила о маркизе Рошефильд, которую после происшествия с ней на скале в Круазиге зову Рошеперфид.
Наконец, мы отправились к знаменитому буку, удержавшему Беатрису, когда Калист, не желая, чтобы она досталась кому бы то ни было, бросил ее в море.
– Она должна была быть очень легка, чтобы удержаться здесь, – сказала я, смеясь.
Калист промолчал.
– Надо уважать мертвых, – продолжала я.
Калист все молчал.
– Ты сердишься на меня?
– Нет, но перестань гальванизировать эту страсть, – отвечал он.
Какое слово!.. Заметив мою грусть, Калист удвоил свое нежное внимание ко мне.»
Август.
«Увы! Я была на дне пропасти и беззаботно рвала там цветы, как бедные невинные женщины всех мелодрам. И вдруг ужасная мысль омрачила мое счастье. Я угадала, что любовь Калиста ко мне усиливается от этих воспоминаний. Может быть, он переносил на меня свою страсть к Беатрисе, которую я ему напоминала. И такая натура, зловредная и холодная, настойчивая и слабая, напоминающая собою и моллюск и коралл, смеет носить имя «Беатрисы». Видите, дорогая мама, я начинаю уже подозревать, хотя сердце мое еще полно Калистом. Не катастрофа ли это, когда наблюдательность одерживает верх над чувством, когда подозрения оказываются справедливыми?
Раз утром я сказала Калисту:
– Место это дорого мне, потому что я обязана ему моим счастьем; потому я извиняю и тебя, если ты иногда видишь во мне другую.
Честный бретонец покраснел. Я бросилась к нему на шею, но покинула Туш и никогда не вернусь туда. Ненависть,
23 Августа.
«Решительно я возвращаюсь к руинам дю Геник. Волнение мое тревожит Калиста. Или он мало знает свет, если ни о чем не догадывается, а если знает причину моего бегства, то он положительно не любит меня. Я так боюсь увидеть ужасную действительность, если стану доискиваться ее, что невольно закрываю глаза руками, как делают дети при внезапном шуме или треске. О, мама, меня не любят так, как люблю я. Правда, Калист восхитителен, но какой человек, если он только не чудовище, не был бы любезен и мил, получая все очарование первой любви молодой двадцатилетней девушки, воспитанной вами, невинной, любящей и красивой, как отзывались обо мне вам многие женщины…»
Дю-Геник. 18 сентября.
«Забыл ли он? Вот единственная мысль, не дающая мне покоя. Ах, мама, неужели каждой женщине приходится бороться с воспоминаниями. Следовало бы выдавать замуж молодых невинных девушек за неиспорченных юношей. Но это, впрочем, только обманчивая утопия; и лучше иметь соперницу в прошедшем, чем в будущем. Ах, пожалейте меня, мама, хотя бы за то, что счастливая теперь, я пугаюсь потерять счастье и цепляюсь за него, что иногда приводит к гибели, как говорила умная Клотильда. Я замечаю, что в продолжение пяти месяцев я думаю только о себе, т. е. вернее, о Калисте. Передайте Клотильде, что теперь мне часто вспоминаются ее грустные рассуждения: Счастливая! Оставаясь верна покойнику, она не боится соперниц. Дорогую Атенаис целую, вижу, что Жюст от нее без ума. Судя по вашему последнему письму, он боится, что ее не отдадут за него. Советую поддерживать этот страх, как самый драгоценный цветок. Атенаис будет госпожою, я же, боясь потерять Калиста, останусь навсегда рабою. Тысячу поцелуев, моя дорогая. Ах, если мои опасения оправдаются, Камиль Мопен слишком дорого заставит меня заплатить за свое состояние. Искренний привет отцу».
Письма эти рисуют вполне внутреннее состояние мужа и жены. Сабина смотрела на свой брак, как на союз любви; для Калиста же он был одним обязательством, и медовый месяц не совсем согласовался с правилами, принятыми обществом. Во время пребывания молодых в Бретани шла поправка и отделка дворца дю Геник известным архитектором Грендо, под наблюдением Клотильды, герцога и герцогини Грандлье. Были приняты все меры, чтобы в декабре 1838 года молодая чета могла бы приехать в Париж. С удовольствием поселилась Сабина на улице Бурбон. Ее особенно занимала мысль, как посмотрят родные на ее брак, роль же хозяйки такого дома уходила на второй план. Калист с полным равнодушием разрешил своей теще и свояченице Клотильде ввести его в свет. Они вполне оценили такую покорность с его стороны. Он занял положение, соответствующее его имени, богатству и связям. Успехи жены, как самой очаровательной женщины, развлечения высшего общества, исполнение обязанностей, зимние удовольствия Парижа – все это делало немного счастливее семью, где время от времени поднимались волнения, стихавшие, впрочем, без последствий. Счастливая Сабина забыла свои мрачные мысли, а мать и сестра объясняли холодность Калиста английским воспитанием, и страх Сабины казался теперь химерой. Наконец, беременность Сабины, но мнению многих опытных женщин, была лучшей гарантией их союза. В октябре 1839 года у молодой баронессы родился сын. Она кормила его сама и рассуждала так же, как рассуждают все женщины в подобных случаях: возможно ли не быть всецело матерью ребенка от боготворимого мужа! В конце следующего лета в августе 1840 года Сабина кончила кормить сына. В продолжение двухлетнего пребывания в Париже, Калист не был уже так невинен, как во время своей первой любви.