Сочинитель

Константинов Андрей Дмитриевич

Странный тип все-таки этот Кораблев… Какой он, к черту, шофер? Не может простой водила так мыслить и говорить, нет, у Мазая явно очень непростая биография была, и специальная подготовка за плечами имеется… Кто же он такой? Колоть его бесполезно — ничего он не скажет сверх того, что сам захочет… С другой стороны, понятно, почему старик так легко сдает заказчицу — рассчитывает на волю выскочить, а там «нырнет» — и ищи его. Растворится на просторах необъятной Родины… А если эта «заказчица» — всего лишь посредница, дуреха пустая, которую за копейки «тральщиком пустили»? Мы ее возьмем, а настоящий заказчик в тину уйдет? Может такое быть? Вполне…

— Слушай, Василий Михайлович, — Никита сел на стул напротив старика. — А если эта заказчица твоя — пустышка? Если

за ней — другой человек, которого она и в глаза не видела? А? Дурындра эта на «стрелку» придет, а настоящий заказчик — хвостом по воде и к другому берегу?

Кораблев невесело улыбнулся:

— Риск, конечно, некоторый есть… Но так ведь совсем без риску и на горшок не сходишь — свалиться можно… Только я тебе так скажу, Никита Никитич — сдается мне, что никакая она не посредница. Я на свете долго живу, мало-мало, научился людей по глазам распознавать…

— Научился, говоришь?

Кудасов встал и заложил руки за спину. Не очень ему хотелось идти на сделку со стариком. Но — с другой стороны — как иначе на заказчицу эту выйти?

Получается, что все «мероприятия» по Антибиотику — коту под хвост? Палыч-то после сегодняшнего случая — зашхерится наглухо, трижды более осторожным станет…

— Ну, и какие тебе от меня гарантии нужны? — спросил, наконец, начальник 15-го отдела.

Кораблев покачал головой и усмехнулся:

— Какие тут могут быть гарантии? Твое слово, больше ничего не надо… Я же говорю — жизнь меня научила людей от тварей по глазам отличать. Ты, Никита Никитич — честный мент… В этом твоя сила, но и слабость тоже. Я ведь знаю, что ты сейчас думаешь — взял душегуба, а он уйти хочет… Варшавский вокзал забыть не можешь… Только тогда я ведь действительно не знал, что мужик этот офицером был. Да дело даже не в этом… Я ведь давно на покой ушел — хотя какой уж тут покой… Много ли пользы будет, если я в тюрьме загнусь? Справедливое возмездие? Это понятие относительное… Самый страшный суд — он в душе человеческой, когда каждую ночь сам себя казнишь и приговариваешь. Ты посмотри на мое предложение спокойно, без сердца… Я тебе — заказчицу, которая, возможно, на Палыча интересный расклад даст. Ты мне — возможность на воле сдохнуть… А?

Кудасов долго молчал, а потом мотнул головой:

— Я тебе сейчас ничего говорить не буду, Василий Михайлович… Подумать мне надо.

— Думай, — легко согласился старик. — А пока думаешь — отправь меня в камеру… Устал я что-то. Годы, знаешь ли — их не обманешь.

Когда Кораблева выводили из актового зала, Никита Никитич неотрывно смотрел ему в спину — что-то очень беспокоило начальника 15-го отдела, только он никак не мог понять, что именно… Старик, вроде, говорил все складно — да и какой ему резон хвостом крутить, если он действительно на волю выбраться хочет? Задал он задачку Никите, так сказать, поставил перед моральной дилеммой…

Кудасов с досадой подумал о том, что ему еще необходимо зайти на доклад к Лейкину — а идти к Бенни Хиллу совсем не хотелось…

Серафим Даниилович выслушал доклад Кудасова с нарастающим накалом восторга в глазах. Еще бы! Когда все вокруг только и кричат о неуловимых киллерах, о целых синдикатах заказных убийц — взять живьем настоящего профессионала! И — между прочим — взяли-то его под непосредственным руководством его, полковника Лейкина! На этом же такие дивиденды поиметь можно — дух захватывает.

Кудасов без труда «срубил» все мысли Серафима Данииловича и несколько пригасил радость полковника — сказал, что пока еще очень многое неясно, что фигура самого Кораблева представляется достаточно противоречивой и неоднозначной, что есть шанс осуществить операцию по задержанию заказчика, вернее заказчицы, а по всему по этому — рапортовать и трубить в победные фанфары рано, наоборот, надо сделать все возможное, чтобы информация по инциденту у ресторанчика «У Степаныча» была локализована… Серафим Даниилович суть кудасовских разъяснений улавливал плохо, а оттого нервничал и обижался, как ребенок, которого подразнили новой яркой игрушкой, а дать так и не дали, только пообещали — за отличную учебу и

хорошее поведение… Тем не менее предварительные соображения Кудасова по задержанию заказчицы Лейкин одобрил, а также пообещал «предпринять свои меры по предотвращению утечки информации»… В последнее Кудасову, честно говоря, верилось с трудом, но он надеялся на то, что два дня — срок не такой уж и большой, может быть, Бенни Хилл все-таки сумеет выдержать и не «хлестанется», где не надо, «выдающимся успехом в деле борьбы с организованной преступностью».

Дальнейшие события показали, что Никита Никитич надеялся на это зря…

* * *

Препровожденный в камеру изолятора ГУВД на Захарьевской, Василий Михайлович Кораблев думал не о том, как выторговать себе свободу — все, что старик «задвинул» Кудасову, было чистой воды блефом… Нет, заказчица действительно была, и назвалась она Светланой Игоревной, и описал ее Кораблев правильно, и насчет гонорара не соврал, и насчет места и времени встречи… Блеф заключался в другом — Василий Михайлович не собирается «сдавать» пришедшую к нему со старым паролем женщину… Старик хотел ее спасти, а для этого надо было подать ей «маяк тревоги» у магазина «Океан» на Сенной площади… Кораблев знал, чем это обернется для него лично.

Впрочем, на себе Василий Михайлович поставил крест уже тогда, когда группа захвата выкручивала ему руки на чердаке дома напротив ресторанчика «У Степаныча». Именно тогда старик понял — все, он больше не жилец, спасти его может только чудо — а в чудеса Кораблев давно уже не верил, особенно в добрые чудеса. Да и не заслужил он, наверное, добрых чудес-то… И то сказать, дожить до его лет с такой биографией и с такой профессией — это тоже почти чудо…

Василий Михайлович Кораблев родителей своих помнил плохо. Отец его был офицером, вернее, как в те годы говорили — «красным командиром», часто переезжавшим из одного гарнизона в другой… Мама Васи закончила медицинский институт и, получив аттестацию военврача, всюду следовала за отцом. Кажется, они очень любили друг друга… Перед самой войной отца перевели на службу в Ленинградский военный округ, в Гатчину. Впрочем, обжиться там супруги так и не успели — дом, в котором они получили квартиру, накрыло во время первой же бомбежки… Отец и мать остались под обломками рухнувшего здания, а маленького Васю, уцелевшего чудом (он играл с мальчишками в соседнем дворе), подобрал огромный седой участковый инспектор — в память малышу навсегда врезалось, как милиционер дал ему кусочек сахару, извлеченный из нагрудного кармана… Участковый отвел Васю в детский дом, который вскоре эвакуировали за Урал. В детском доме жилось голодно, но жилось — а кому тогда было хорошо в огромной стране? Свою беду легче пережить, когда вокруг повсюду — тоже горе горькое…

Из детдома же Вася и ушел в армию, попал под Кострому, в пехоту. Служба Кораблеву нравилась и давалась легко — он давно уже решил, что будет пытаться поступать в военное училище, чтобы стать офицером, как и отец. И Вася стал офицером, только не совсем обычным…

В части, куда он попал, довольно быстро обратили внимание на шустрого и смышленого паренька, за первый год службы Вася окреп и раздался в плечах так, что даже гимнастерка стала мала. Детдомовским, вообще, как правило, — легко в армии…

На втором году службы отличника боевой и политической подготовки гвардии рядового Василия Кораблева пригласил к себе на беседу некий подполковник Жихарев — в части говорили, что он, якобы, приехал из Москвы с задачей «изучить состояние боеготовности полка». Рядовой Кораблев терялся в догадках — зачем он понадобился московскому проверяющему?

Беседа была долгой — несколько часов Жихарев неторопливо расспрашивал Васю про жизнь в детском доме, про армейские будни — а потом вдруг спросил в лоб: не хочет ли гвардии рядовой Кораблев продолжить службу в специальных подразделениях по обеспечению государственной безопасности? Взглянув на внезапно переменившееся лицо подполковника, Вася встал по стойке смирно и отрапортовал, что готов служить там, где сможет принести максимальную пользу Родине и партии.