Софисты
Шрифт:
Богатые женщины никогда не ходили сюда для покупок и не пускали сюда и своих служанок: это было делом мужа, который в сопровождении раба и закупал все, что было нужно для дома. Нередко можно было видеть тут воина в полном вооружении, который покупал фиги или сардины, или кавалерийского офицера, который нес вареные овощи в своей блистательной каске. Гомон пестрой толпы, резкие крики погонщиков мулов или ослов, крепкая ругань, весьма присоленная знаменитой аттической солью, всевозможные запахи, толкотня, пыль, духота, — все это делало агору местом малопривлекательным, но именно тут подготовлялось все, что потом волновало Пникс и превращалось иногда в закон — более или менее стеснительный.
Эврипид считал средний класс самым надежным для государства: богачи — бездельники, говорил он, а чернь, толпа это только всегда готовое войско против этих богачей, для бунта. Но Дорион, как почти и все близкие Сократу люди, боязливо думал, что едва ли и среднее сословие может тут что-то сделать. Народное собрание было доступно всем, начиная с двадцатилетних мальчишек. Чтобы
8
Днепра.
Неподалеку, около цирюльни, взорвался грубый смех. Дорион прислушался: то несколько афинян спорили о женской воте: Аристофан в шутку пустил эту тему в оборот.
— Если женщинам дать право воты для того, чтобы дела наши шли лучше, то, конечно, это вздор, — занозисто кричал какой-то, видимо, привычный к толпе оратор. — А если для того, чтобы они шли так же плохо, а то и хуже, то, конечно, лучшего средства и не придумаешь…
Опять раздался взрыв грубого хохота: смеялись над собой и не понимали этого и гордились тем, что вот они, мужчины, владыки агоры, которые ворочают огромными делами… Дорион встал, брезгливо сморщившись, и пошел к Пниксу. Но сейчас же остановился: среди толпы торговцев горячо схватились спорить довольно известный своим луженым горлом Клеон и самый крупный промышленник Афин Кефалус, у которого было занято в производстве щитов до 120 рабов. Клеон, как всегда, кричал с необыкновенным жаром, как будто вся Аттика была в огне, — Кефалус, испуганный таким напором, только руками отмахивался: «Да отстань!.. Да что ты привязался?.. Нужно воевать — воюй… Я-то тут причем?..» Толпа явно была на стороне Клеона, ибо он кричал очень сильно. Дорион не стал слушать и продолжал путь среди духовитой и орущей толпы. Сзади него шли какие-то два средних лет афинянина, которые с заговорщическим видом переговаривались о чем-то.
— Да что такое этот их Периклес?.. — говорил один досадливо. — Периклес думает не о народе, а о своих делишках. Я из верного источника знаю, что и войну-то со Спартой он затевает, чтобы потушить дело о хищениях на Акрополе, на постройках. Сперва в дело влип Фидиас — он ради этой проклятой Дрозис отца родного убьет… — а потом запутался и сам Периклес. Вот и хочется обойти народ. Все они одинаковы, аристократишки эти. Нам нужны такие люди, как Клеон, свои…
— Ну, и своим тоже пальца в рот не клади!.. — раздумчиво проговорил его собеседник, скребя в голове, под островерхим пилосом [9] .
9
Войлочная шляпа.
В горячем воздухе агоры чувствовалось великое напряжение. Все ждали начала энергичных военных действий. Многие эфебы [10] , чтобы поразить воображение прекрасных афинянок, уже надели красные хитоны воина и книмиды, обувь, защищающую голени. Старые гоплиты с этим не торопились: умереть никогда не поздно.
И Дорион думал на тяжелую тему о порабощении человека государством. Он был собственностью государства. Если государство нуждалось, оно могло приказать женщинам отдать ему их драгоценности, взять у них хлеб, масло, имущество, жизнь, все. Спарта устанавливала прически для женщин, а Афины запрещали своим гражданкам брать в путешествие больше трех платьев. В Родосе запрещали брить бороду, а в Византии платил штраф всякий, у кого находили бритву. В Спарте требовалось, чтобы мужчина брил усы. Спарта требовала убийства неудачных детей, а Платон и Аристотель потом включили этот закон в свод своего идеального государства. Эфоры наложили штраф на царя Архидама за то, что он женился на женщине маленького роста: «Она будет рожать не царей, а царьков». В Спарте при получении вести о сражении матери убитых шли радостно в храмы благодарить богов, а матери уцелевших плакали. В великих богов с известной осторожностью можно было и не очень верить, но усомниться в Афине Палладе или Кекропсе было преступлением. Государство могло изгнать Аристида только за то, что он своими добродетелями был демократии «опасен». Они то и дело кричали о какой-то свободе, но они не имели о ней никакого понятия. Они называли свободой право избирать голосованием должностных лиц и возможность попасть когда-нибудь, при удаче, в архонты.
10
Всякий молодой человек из полноправных граждан с 18 лет вносился в гражданские списки и вступал на два года в корпорацию эфебов. Только бедняки освобождались от этого. Кроме космета, начальника эфебии, там были учителя гимнастики, педотрибы, обучавшие борьбе и бегу — чтобы затруднить бег, нарочно насыпали песку. — прыжкам, метанию дротика и диска, гопломах учил фехтованию, афет — обхождению с метательными машинами, то есть артиллерией того времени, токсот — стрельбе из лука. Перед началом занятий эфебы приносили торжественную клятву в храме Аглавры всегда твердо соблюдать долг воинский. В эту эпоху им стали преподавать также рисование, геометрию, географию, риторику. Астрономия и философия преподавались с особой осторожностью: как бы грехом не задеть великих богов. Но вообще говоря, молодые воины всем этим премудростям предпочитали — как всюду и везде — общество веселых флейтисток и игру в кости в тайных притонах. Изучали с полной добросовестностью также и вина, как свои, так и иноземные.
— А вот рыбка хороша!.. — раздался рядом с ним резкий голос. — Солененькая рыбка!.. Покупайте рыбку с Понта, граждане…
Над Пниксом флаг вдруг спустили: собрание граждан кончилось. Все насторожилось: чем-то порешили? И как огонь по сухой траве побежала молва: война, война!..
В небольшом отдалении от Дориона, среди густой толпы, двигался Сократ. За ним, как всегда, шли два его неизменных спутника, чудной Аполлодор, посмешище всего города, и худой, «наполовину мертвый», как острили афиняне, Херефон, тот самый, который принес из Дельф заявление Аполлона, что Сократ мудрейший из людей. Дорион не без недоумения смотрел на Сократа. Он не понимал его. Сократ часто пускал острые словечки о неблагополучно царствующей в Афинах демократии, но с другой стороны он настойчиво проповедовал, чтобы каждый гражданин обязательно нес какую-нибудь государственную службу, то есть был бы у этой демократии на побегушках, он говорил о необходимости господства в жизни разума и знания, и верил в оракулы, приметы и жертвоприношения и от всех требовал признания национальных богов Эллады, то он утверждал, что лучше терпеть страдания, чем причинять их, то учил гетеру Феодоту искусству нравиться. Дорион был молод и потому требователен. И вообще, думал он хмуро среди водоворотов агоры, все эти так называемые философы самые вредные для человечества люди: они занимают его ум праздными вопросами, которых сами разрешить не могут. Вчера на берегу Илиссоса Антисфен говорил об орфиках и Пифагоре, который учил, что справедливость состоит в равном и одинаковом отношении ко всем и во всех случаях, что она подобна квадрату, в котором все стороны равны и перпендикулярны. Ведь это совершенно пустые и совершенно ни на что не нужные слова.
— А вот рыбка хороша!.. — раздался вдруг за его спиной резкий, визгливый голос. — Вот солененькая рыбка! Покупайте рыбку с Понта, граждане…
Над беспокойным морем голов поднялся вдруг на биму герольд. Возбужденный гомон агоры сразу притих и все жадно устремилось ближе к биме.
— Граждане афинские, — провозгласил тот сильным, далеко слышным голосом. — Народ афинский только что постановил: немедленно поднять войско для предстоящей войны со Спартой и ее союзниками. Приступите немедленно к нужным приготовлениям. В Платею сейчас же отходят наши гоплиты, чтобы восстановить в городе наши права и покарать презренных фивян, за которыми прячется Спарта…
Бурно загудела агора. Все были возмущены коварным поведением зарвавшихся фивян, все были готовы дать им суровый отпор. Они на Спарту не посмотрят: га, ты видал, сколько триер собралось в Пирее и как идет работа на верфях?! Периклес — он свое дело знает тонко!..
— Сейчас вывесят, должно быть, и списки призываемых…
— Что? Или живот сразу заболел?
— Клянусь Ареем, сам не сдрейфи смотри, а на других не гляди…
— А вот сандалии хороши!.. — надрывался какой-то торгашик с жадными глазами. — Сто лет носить будете…
Хорошенькая флейтистка обожгла Дориона горячим, лукавым взглядом, обольстительно улыбнулась, но он направился к кучке зевак, которые жадно, как всегда, несмотря даже на остроту момента, слушали Сократа, перед которым не без смущения стоял молодой Эвтидем.
— Так вот… — проговорил Сократ, склоняясь к теплой, пахучей пыли. — Здесь мы напишем альфу, а здесь — дельту, и все, что справедливо, мы поместим под дельту, а что несправедливо — под альфу…
— Хорошо… — сказал Эвтидем, борясь со своим смущением.
— Ну, сделано. Теперь скажи: существует ли на земле ложь?
— Конечно!..
— Под какую же букву поместить нам ее?
— Под альфу, несомненно…
— А обман существует?
— Да.
— Куда же его поместить?
— Туда же.
— А куда мы отнесем такие поступки, как обращение людей в рабство? К справедливости?
— О, нет! Под альфу, конечно.
— Но скажи, — после минутного молчания проговорил Сократ. — Если полководец обратит в рабство нечестивый неприятельский народ, будет ли это поступком несправедливым? Не назовем ли мы его скорее справедливым?