Соглядатай (сборник)
Шрифт:
Нужна дополнительная операция: легонько поскрести краешком лезвия от безопасной бритвы. Частички белой пыли отстают от штукатурки. Точность маленького инструмента позволяет ограничить площадь его применения. Снова подтереть резинкой – чуть-чуть, слегка – и работа завершена.
Подозрительный след исчез полностью. На его месте остался лишь более светлый участок с размытыми краями, без ощутимой впадины; его, строго говоря, можно принять за незначительный дефект поверхности.
Бумага все же истончилась; она стала более прозрачной, шершавой, несколько ворсистой. То же лезвие бритвы, согнутое между двумя пальцами, чтобы
Более внимательный осмотр бледно-голубого листка на ярком свету показывает, что два коротких хвостика остались, несмотря ни на что; здесь, несомненно, пишущий сделал слишком сильный нажим. Значит, новое слово, умело вписанное так, чтобы скрыть лишенные смысла черты, не заменит стертого на странице; остатки черных чернил все же будут видны. Разве что опять за дело возьмется резинка.
Сейчас она четко выделяется на темно-коричневой древесине письменного стола, так же как и лезвие бритвы; у рамки, инкрустированной перламутром, где А*** намеревается поставить свой стакан на круглый столик с многочисленными дырочками. Резинка – тонкий розовый диск с жестяной сердцевиной. Лезвие бритвы – плоский блестящий четырехугольник, скругленный с двух концов и прорезанный по прямой тремя отверстиями. Среднее отверстие – круглое; два других по обе стороны точно воспроизводят – в весьма уменьшенном масштабе – общую форму лезвия, то есть четырехугольник, скругленный с двух концов.
Не глядя на стакан, который она намеревается поставить, А***, чей стул развернут наискосок от стола, обернулась, улыбается фотографу, будто разрешая ему отснять этот импровизированный кадр.
Фотограф не опустил аппарат до уровня модели. Впечатление такое, будто он забрался на что-то: на каменную скамью, ступеньку, выступ стены. А*** пришлось поднять лицо, чтобы оно попало в объектив. Стройная шея напряжена, чуть повернута вправо. С этой стороны рука естественным образом оперлась о край сиденья, рядом с бедром; обнаженная, она немного согнута в локте. Колени раздвинуты, ноги наполовину вытянуты, лодыжки скрещены.
Очень тонкая талия стянута длинным поясом с тройной пряжкой. Левая, протянутая рука держит стакан в двадцати сантиметрах над ажурным столиком.
Пышные черные волосы рассыпались по плечам. Поток тяжелых волнистых прядей с красноватым отливом трепещет при малейшем движении головы. Эти движения незначительны, сами по себе незаметны, но плотная масса волос их распространяет вширь, от одного плеча до другого, создавая сверкающие завихрения, которые быстро угасают, но их внезапная интенсивность вдруг оживает в неожиданных содроганиях несколько ниже… еще ниже… и самый последний спазм в самом низу.
Лицо, которого не видно при таком положении, склонилось над столом, где руки, тоже скрытые, делают какую-то кропотливую, долгую работу: поднимают петли на очень тонком чулке, полируют ногти, выполняют карандашный рисунок микроскопических размеров, стирают резинкой пятно или неудачно выбранное слово. Время от времени она выпрямляется и откидывается назад, чтобы лучше оценить свою работу. Медленным движением руки отбрасывает назад одну прядь, слишком короткую, которая выбилась из чересчур подвижной прически и теперь мешает.
Но непокорная прядь так и остается на белом шелке, на гладкой материи,
А*** стоит на террасе, у квадратной колонны, что поддерживает юго-западный угол крыши. А*** повернулась к югу и опирается обеими руками на балюстраду, откуда открывается вид на сад и всю долину.
А*** вся озарена солнцем. Лучи бьют ей прямо в лицо. Но она не боится жары, даже в полуденный час. Ее укороченная тень падает перпендикулярно на плиточный пол и занимает не более одного квадратика. В двух сантиметрах ближе к дому начинается тень крыши, параллельная балюстраде. Солнце почти в зените.
Вытянутые руки находятся на равном расстоянии от бедер. Пальцы одинаково крепко держатся за перила. Поскольку А*** распределяет свой вес точно поровну на обе ноги, обутые в туфли на высоком каблуке, тело расположено совершенно симметрично.
А*** стоит перед закрытым окном салона, тем, что выходит на дорожку, ведущую к шоссе. Взгляд ее, проникая сквозь стекло, устремлен прямо, к началу дорожки; он скользит над пыльным двором, на который ложится темная тень дома, полоса шириной примерно в три метра. Остальная часть двора выбелена солнцем.
Большая зала по контрасту кажется мрачной. Платье здесь окрашивается в холодно-синий цвет глубин. А*** стоит неподвижно. Она все смотрит прямо перед собой: на двор, на дорожку, в гущу банановых деревьев.
А*** в ванной, она оставила дверь в коридор приоткрытой. Она не занимается своим туалетом. Она стоит перед белым лакированным столиком, у квадратного окна, расположенного на уровне груди. Из этого проема, зияющего над террасой и балюстрадой, выше сада, взгляд ее может достигнуть только зеленой массы банановых деревьев, и еще дальше – нависающего над дорогой, что ведет на равнину, скалистого пика, границы плато, куда каждый вечер садится солнце.
Ночь спускается быстро: в этих краях не бывает сумерек. Лакированный столик становится синим, глубокого, выдержанного цвета, так же как и платье, белый пол, края ванны. Комната погружена в темноту.
Только квадрат окна выделяется более светлым лиловым пятном, и на нем обозначен черный силуэт А***: линия плеч и рук, контур волос. При таком освещении невозможно понять, стоит она лицом или спиной к окну.
Из кабинета внезапно уходит свет. Солнце село. Силуэт А*** совершенно стерся. Фотография дает о себе знать лишь перламутровой линией рамки, сверкающей в полумгле. Рядом с ней, спереди, сияет параллелограмм, лезвия и металлический эллипс в центре старательной резинки. Но блеск этот недолговечен. Теперь глаз не различает уже ничего, хотя окна открыты.
Пятеро рабочих все еще на своем месте, в глубине долины, они сидят на корточках, расположившись на мосту в шахматном порядке. По воде ручья все еще пробегают искры от последнего сумеречного света. А после ничего.
А*** на террасе скоро закроет свою книгу. Она читала до тех пор, пока хватало света. Потом подняла лицо, положила книгу рядом с собой на маленький столик и застыла, положив обнаженные руки на подлокотники кресла, откинувшись назад, на спинку, устремив широко раскрытые глаза в пустое небо, на пропавшие банановые деревья, на балюстраду, тоже поглощенную ночной темнотой.