Сокол Ясный
Шрифт:
Перед каждой стеной стояла скамья. Две свободные, одна занятая – крайняя слева. Там виднелась прялка, за которой сидела женщина. Было видно, что она немолода, хотя никогда еще Унелада не видала такой красивой старухи. Она пряла нить, которая тянулась от ее руки к срединной стене, напротив входа, где на пустой скамье лежало веретено.
– Здравствуй, матушка! – Лютава низко поклонилась старухе. – Вот, внучку твою привела.
– Здравствуй, дочка! И ты будь здорова, внучка! – Старуха приветливо кивнула им, не прекращая работы. – Садитесь, место
Лютава глазами показала Унеладе скамью напротив старухиной, а сама села на середине и взялась за веретено. И тут же оно ожило в ее руках, завертелось, стало наматывать нить, которую вытягивала из кудели старуха.
Унелада ушла на указанное место, робко опустилась на скамью, огляделась, ища себе какой-нибудь работы, чтобы не сидеть перед двумя прядущими старшими женщинами сложа руки – и увидела лежащие на скамье блестящие ножницы.
И вздрогнула, сообразив, на чьем месте оказалась. Сев подальше, она крепко сжала руки, сложив их на коленях и всем видом выражая, как не хочется ей браться за эти ножницы и пускать их в дело.
– Ну вот, теперь все в сборе! – ласково улыбнулась старуха-хозяйка. Взгляд ее окутывал любовью, внушал чувство покоя и безопасности – безграничное, как небо, так что Унелада согрелась душой и расслабилась. – Рассказывайте, зачем пришли.
– Видишь, матушка, какая у меня невеста выросла! – Лютава кивнула на дочь. – В самой поре, в самом расцвете. И у брата моего такая же. Только унесли ее в лес, от проклятья спасая, и никто не знает, где она сейчас. А покуда ее нет, и жениха ее некому в лесу найти и назад к родичам, к людям вывести. Помоги нам, скажи: как ее отыскать? И пришла ли пора?
– Да ведь ты сама знаешь – коли ко мне пришла. Нелегкая доля твоей племяннице досталась: не одно проклятье ей избывать приходится. Вспомни, когда ты сама невестой была, что вам, Ратиславичам, столько бед принесло? Что вас до вражды-раздора со своей же кровью довело?
– Когда сама я… – Лютава слегка переменилась в лице. – Уж не про… Хвалиса ли ты…
– Понимаешь, вижу! – Старуха кивнула. – Вновь его дорожки с твоими пересеклись.
– Так он еще жив! – Лютава привстала в изумлении, едва не выронив веретено. – Но как!
– Ведь он тогда, в Пекельном Кругу, не просто дух-подсадку в себя принял. Он еще и все те душеньки уловил, что на волю в тот день вырвались, а их было двадцать и еще две. Вот ему и отпущено было Бездной двадцать два года жить, подсадку в себе носить. А еще те годы не прошли, хоть и на исходе.
– Он где-то здесь! – Лютава так сильно задрожала, что это было заметно со стороны, и Унелада похолодела: ни разу в жизни она не видела свою сильную, уверенную мать в такой тревоге.
– Он – вблизи нее, – сурово поправила старуха. – И подсадка ее уже чует, молодую, сильную кровь. Потому и потянула к ней.
– Но она же… ничего не знает! – Лютава выронила веретено и заломила руки в смертельном отчаянии. – Ничего!
– Она не знает – мы знаем. Мы ей поможем, ведь так? Я вот весточку ей пошлю.
Старуха
– Лети к ней, к Младине, дочери Лютомера, внучке моей! – приказала старуха. – Приведи ее к нам. Скажи, матери рода на совет зовут.
Перышко устремилось ввысь и выскользнуло в оконце под крышей.
***
В Карачун Угляна и Младина приготовили особенно обильный ужин и уставили мисками весь стол. Там, где обычно стояли только две плошки – а недавно и вовсе одна, – теперь красовались мисочки и ложки для каждого из прежних хозяев ведовской избы: Хитрована, Раганы, Бержели, Ведоты. Только для Паморока миску не ставили: он не придет, ибо отправлен туда, откуда и мертвому нет возврата. Сев за стол, обе хозяйки, молодая и старая, держались особенно чинно, не дули на ложки, старались не стучать посудой и не шевелиться на лавках. Так положено держаться, выражая почтение к умершим участникам застолья. Обе отлично видели их: мужчину в расцвете сил, молодку, старика, старуху в голядском праздничном уборе. Сидя каждый перед своей миской, они ложками ели горячий пар от каши, причмокивая от удовольствия.
Молчаливый ужин подходил к концу, и вдруг в воздухе что-то мелькнуло. Младина первой подняла глаза: над столом реяло белое перышко.
– Это за тобой! – первой сказала Рагана.
– Тавяс атеё,– по-голядски проскрипела Ведота. – За тобой пришли.
И тут же обе призрачные гостьи встали и отстранились, освобождая место. У стола появилась женщина в белой одежде – уже знакомая Младине. Девушка тоже поспешно вскочила и поклонилась:
– Здравствуй, матушка! Садись, угощайся! Для тебя место готово!
Для Семилады она тоже приготовила миску с ложкой и тревожилась, что той все нет. Ее чур-вещун, к тому же кровный предок, не мог не прийти на угощение в первый день важнейшего кологодного праздника.
– Здравствуй, дочка! – Семилада приветливо кивнула и села, вдохнула пар от каши, которую Младина поспешно положила из покрытого горшка в ее миску. – Спасибо за угощение. Но нельзя нам с тобой за столом этим долго сидеть. Идем со мной.
Младина послушно встала, стараясь скрыть тревогу. Куда ее поведет неземная спутница в самую длинную ночь года?
– Женщины рода твоего зовут тебя на совет, – пояснила Семилада. – Прислали меня за тобой, чтобы от беды неминучей спасти. Грозит тебе большая опасность, и если не послушаешь их, то и жизнь, и душу совсем скоро навек потеряешь.
– Да как же я могу не послушаться? – пробормотала Младина, рассеянным взглядом глядя перед собой и удерживая в поле зрения и полупрозрачную фигуру чура-вещуна, и печь с лавкой позади нее. – Помоги, матушка! Не оставь советом, научи беды избыть!
– Не я тебе помогу, но отведу к тем, кто поможет. Ступай за мной!