Сокол Ясный
Шрифт:
Младина отвела глаза. А трое волков поднялись, подошли, окружили тело и сели, не сводя с него глаз. Потом самый крупный, белый, поднял морду и завыл. И такая тоска смертная была в его голосе, что Младина отвернулась и села на снег, зажав руками уши через платок. Она не знала, о чем так скорбит белый волк, но чувствовала сердцем, что это самый горестный из родовых плачей. Не просто умирал брат – умирал тот, кто отрекся от родства, воспылал к родной крови смертной враждой и вынудил в конце концов уничтожить себя руками кровной же родни. Умирал, чтобы больше не вернуться среди потомков рода. Сделав маленький, но важный шажок к крушению мира, чего не бывает при обычной честной смерти родовича. И весь мир оплакивал белый волк, ибо в том была невольная вина и его тоже…
«А я на нем приехала», – подумала Младина. Невозможно было представить, что
И куда это – сюда? Младина огляделась. Вокруг был просто зимний лес. Такой же, как и на много дней пути в любую сторону по лесистой земле славян. Бесполезно было даже думать, куда ее занесло. И как отсюда выбираться?
– Это ты его заставил в коня оборотиться и на себе меня нести? – Она опустила глаза к ногам, где еще терся дух-подсадка.
– Я.
– А ты… с любым это сделать можешь?
– С любым. Хоть живым, хоть нет.
– А можешь… вот это бревно в коня превратить? – Младина ткнула пальцем в обмерзлый край старого бурелома.
– Могу. – Серый зверек шустро вскочил на край ствола. – Ненадолго, правда. Оно же мертвое, у него сил нет…
– Силу я дам. А ну-ка…
Она повелительно махнула рукой, и зверек пропал. А что-то живое и крупное поднялось из-под снега, сбрасывая промерзшие и прогнившие ветки, вороха палых листьев, всякий сор… В первый миг изумленная Младина видела ожившее бревно с полуотпавшей корой, но моргнула – и перед ней очутился гнедой конь! И на морде его была уже знакомая узда.
Робко Младина сделал шаг вперед. Конь смотрел на нее уже знакомыми черными глазками и дружелюбно махал хвостом, будто собака. Она подошла, и конь опустился, подогнув передние ноги, подставил спину. И она села верхом, чувствуя под собой нечто жесткое и холодное, совсем не похожее на живое существо. Но уж чем богаты…
– Вези меня домой, – приказала она и подобрала узду. – Только не по тучам.
– По земле – долгонько будет.
– А ты поторопись!
Снова пошел снег. Конь тронулся. Младина обернулась. Вокруг лежащего стояли уже не волки, а люди: серые, плохо различимые фигуры в утренних зимних сумерках. Рослый мужчина обнял припавшую к нему женщину, а невысокий, крепкий темноволосый парень стоит поодаль, не сводя глаз с покойника. Снежинки падают на застывшее лицо старика и не тают, ими уже полны впадины закрытых глаз, полузапорошенное щуплое тело сливается со снегом, уже готовое навек раствориться в белизне небытия. При виде женщины, к которой прильнули двое отроков, сердце Младины вдруг встрепенулось – захотелось вернуться, подойти к ним, обнять, – но конь уже прянул в чащу, и заснеженные стволы сомкнулись, пряча от нее оставшихся на поляне…
***
В дважды разоренные Глуховичи Угляне и Младине пришлось вернуться еще не раз. Три избы сгорели, а те, что уцелели, сежанские мужики разобрали и использовали бревна как дрова для больших погребальных костров. На одни крады возлагали смерзшиеся трупы Глуховичей (отделять их из общей кучи уже пришлось топорами, и в итоге кто-то «забрал» с собой на костер не только свои руки или ноги). На другие – убитых разбойников. Все это заливалось смолой и прокладывалось соломой, чтобы заставить гореть под хмурым зимним небом. Когда кострища остывали, приходили Угляна, Младина и бабка Крючиха с коваными железными совками и лопатками, которые использовались только для этих целей, и собирали угли и обгорелые останки в большие короба. Коробов вышло полтора десятка, и их составили в уцелевший погреб, намеревась весной, когда земля оттает, просто насыпать над ним холмик и сделать общей могилой всех, к кому так неблагосклонны оказались Рожаницы.
Дух-подсадку Младина поселила в горшочке, завязав заговоренной тряпочкой и нитью. Горшочек задвинула в самый дальний угол на полатях, где с ним ничего не могло случиться. Угляна только покосилась на нее, но ни о чем не спросила, и Младина не беспокоилась: эта женщина не станет из любопытства совать нос куда не надо. Впрочем, снять с куда узду могла только сама Младина, так что и держать его взаперти нужно было только для порядку.
О победе над разбойниками в волости было много разговоров, много было выпито пива и меда в честь этого события. Но вскоре о нем стали забывать,
Князя Зимобора Младина видела каждый год, поэтому думала о нем без волнения. Гораздо более ее занимало все случившееся в последнее время. За всякой домашней работой она постоянно перебирала в памяти все виденное и слышанное. Она знала, казалось бы, уже так много, но понимала очень мало. Кто были те семеро, кого она видела возле тела мертвого разбойника? Люди? Или духи? Так или иначе, они встретились ей уже не в первый раз, а значит, ее судьба тесно связана с ними. Но где они? Когда объявятся?
– А ты ведь видела Мать Волков? – спросила она однажды у Угляны.
– Видела.
– А какая она? Очень старая?
– Нет. Пожалуй, и помоложе меня будет чуток.
Среди своих знакомцев из Нави Младина помнила двух женщин помоложе Угляны. И обе они принимали облик волчиц. Одну из них она встречала в избе вещих вил. Наверное, она и есть Мать Волков? Но чего она хочет от нее, Младины? Да и можно ли доверять тем видениям? Ведь наряду с женщиной и старухой она видела в избушке вещих вил саму себя!
Незадолго до праздника под названием Зимолом в избу заглянул Одинец и рассказал, что в этот раз вместо князя в полюдье пошел его сын и наследник, Велебор. Почему-то это известие взволновало Младину. Но она не могла сообразить почему: разгадка была где-то рядом, как рукавица, которая вот только что попадалась на глаза, да не помню где…
И только уже вечером, ложась спать, Младина вспомнила, что слышала о нем в последний раз от той белой женщины, которая провожала ее к Угляне за невестиным поясом. «Хочешь узнать, почему тебя назвали Младиной?» – спросила она тогда, а потом рассказала что-то такое… «Жил-был удалой молодец, и звали его Зимобор, Велеборов сын. Полюбился он самой Деве, младшей из Вещих Вил. Явилась она ему в облике Младины, души молодильник-травы, и обещала во всем помогать, но запретила любить земных дев. А он полюбил девушку и жениться хотел, да боялся, что погубит их Младина, Вещая Вила, как многих уже погубила…» Что же там было дальше? Кажется, белая женщина не окончила свой рассказ, а может, Младина просто забыла, что было в конце – сколько всего на нее с тех пор свалилось! Но теперь она вдруг осознала, что ей это рассказывали неспроста. Это был ответ на ее вопрос. Князь Зимобор в молодости враждовал с младшей из вещих вил и боялся, что она навредит его детям. Тем не менее, он женился, и княгиня Дивина родила ему детей, семь или восемь. Вроде летошный год говорили, что старшая его дочь уже замужем. Велебор – старший сын, раз носит имя деда, наследником которого станет. Но она, Младина из Заломичей, тут при чем? Не для того же ее назвали именем Девы, чтобы она принесла княжеским детям какой-то вред?
И ей захотелось увидеть княжича Велебора. А вдруг эта встреча поможет хоть что-то понять?
Младина колебалась, не зная, стоит ли решаться на такой долгий путь сквозь зимний лес ради одних смутных надежд, но через день вдруг приехал ее брат Ярко.
– За тобой я! – сообщил он после приветствий. – Дед Лежень просит тебя в Заломов.
– Зачем? – удивилась Младина.
– А вот затем! – Ярко хохотал, готовясь сообщить нечто необычное. – К нам ведь князь молодой приехал, Велебор Зимоборович! Отцы ему дары подносили, пир на Овсеневой горе, как положено. Деды подвыпили и давай умиляться: ой ты, говорят ему, сокол наш сизокрылый! Чем нам тебя еще угостить, чем подарить? А он и говорит: хочу поймать себе соколицу, нет ли у вас подходящей? Ну, то есть кормилец его говорит: ловцы мы, дескать, ищем соколицу для нашего сокола… Ну, короче сказать, невесту он ищет, затем его отец и отправил в кружение по всей земле кривичей днепровских.