Сокровища Валькирии. Страга Севера
Шрифт:
— Шаг влево, шаг вправо считается побегом, — предупредил он. — Ходить в пределах видимости друг друга, если что — кричать.
И повёл в лес, который начинался сразу же за огородами.
Утром полковник всего лишь несколько раз переглянулся с Капитолиной, проверяя её чувства и отношение: она ничем не отпугивала, не напоминала о вчерашнем. В лесу же Капа оказалась рядом, и они незаметно откололись от Воробьёва и Нигрея. Воробьёв покрикивал, чтобы не отставали, потому что лес очень большой и Арчеладзе бывал в этих местах всего один раз. Полковник отмахивался и отвечал,
Они брели молча и через километр окончательно оторвались от спутников. Как назло, не попадалось ни одного гриба, чтобы хоть как-то разрядить напряжённое, испытывающее молчание. Но зато ещё через километр они вышли на луг, где стоял бревенчатый сеновал на сваях.
— Так спать хочется! — вдруг призналась Капитолина. — Всё равно грибов нет…
— Никогда не спал на сеновале, — признался полковник. — А говорят, здорово.
Они забрались под самую крышу доверху набитого сеновала, разгребли яму, постелили плащ-палатку и улеглись. Было сухо, мягко и тепло, запах сена напоминал жаркий летний день, но к нему примешивался стойкий солдатский дух, исходящий от армейской одежды и сапог. Несколько минут они лежали тихо, касаясь друг друга плечами.
— Жду, когда ты спросишь, — вдруг сказала она, — почему я стала шпионить.
— Я знаю почему, — отозвался полковник. — Всё старо как мир…
— Нет, ты не знаешь! — горячо заговорила Капа. — Ты ничего не знаешь!..
— Сначала он сделал тебя своей любовницей, — объяснил он. — Потом заставил приносить ему информацию. А ты не могла ему отказывать, потому что боялась.
Она долго молчала, затем повернулась к нему и подпёрла голову рукой.
— Я его и сейчас боюсь… Но откуда тебе всё известно?
— О тебе конкретно мне неизвестно ничего. Но так делают все начальники. В нашей конторе всё просто и даже безвкусно.
— Когда я познакомилась с ним, не знала, что он — шеф, — призналась Капитолина. — Всё тривиально: подвёз меня на машине…
— Вроде бы случайно…
— Да… Потом ещё раз… А потом меня вызвали в кадры, дали какую-то бумажку, чтобы я подписала её у шефа…
— Ты входишь, а шеф — твой любовник. Он пригласил тебя в комнату отдыха, вы пили коньяк, возможно, с лимоном, — монотонно рассказывал полковник. — Ты сияла от счастья и воображала себе карьеру. Он тебе обещал, что скоро переведёт в свой аппарат.
— Нет, не обещал…
— Ну, тогда посулил загранкомандировку месяца на три!
— На полгода, в наше посольство, в Аргентине, — поправила Капитолина.
— И обманул, подлец!
— Трудно сказать… Второй год откладывает сроки. Говорит, ты незаменимая.
— Значит, ты единственная шпионка в отделе…
Она пошуршала сеном, угнездилась.
— Нет, не единственная.
— Вот как?! — Полковник сел. — Сколько же вас?
— Я знаю четверых. Они приносят мне информацию, я передаю её дальше.
— О, всё-таки он тебя повысил! — усмехнулся Арчеладзе. — Сделал резидентом. Или резидентшей!
Он лёг и отвернулся. Сено было ещё пышным, хрустким и шуршало от дыхания.
— Тебе неинтересно, кто эти люди? — после долгой паузы спросила Капитолина.
— Интересно, — пробурчал он. — Но сейчас мне так хорошо… И я хочу спать. Никогда не спал на сеновале… А ты говори, раскаивайся. Будет легче.
— Мне не в чём каяться, — вдруг отрезала она.
— Как же — не в чём?
Она надолго замерла, даже сено перестало шуршать от дыхания. Полковнику показалось, что она уснула. Он повернулся: Капитолина сидела к нему спиной, подобрав ноги.
— Я каюсь, что родилась женщиной, — проговорила она. — Каюсь, что слабая, беспомощная, что боюсь злой воли мужчин. Каюсь, что не могу совладать с жестокостью, каюсь, что мне растоптали душу, что меня обманули, использовали. Каюсь, что ненавижу ваше подлое племя! Что должна унижаться перед вами, просить милости, ждать ваших чувств, которых нет в природе!
Полковник взял её за плечи, но Капитолина вырвалась, отшатнулась. Он увидел ненависть, смешанную со слезами беспомощности.
— Каюсь и проклинаю вас! — крикнула она в лицо. — А ты спи! Тебе же хорошо. Ты никогда не спал на сеновале. Ты такой же, как остальные… или даже опаснее, потому что презираешь женщин.
В этот миг он поразился своим чувствам. Он ощущал свою вину перед ней, жалел её и задыхался от восторга — она сейчас нравилась ему! Хотелось утешить её, приласкать, усмирить бушующую в ней ненависть любовью и сделать так, чтобы Капа почувствовала себя счастливой. Но одновременно с этим, каким-то задним, параллельным сознанием он анализировал её поведение и будто бы ухмылялся каждому слову. Мол-де сыграно совсем неплохо. Можно поверить, что тебя завербовали обманом, втянули в мужские игры через постель. И теперь, припёртая к стене, ты стараешься внушить к себе доверие через женские слабости…
Всё это уживалось в полковнике, существовало вместе всегда, и впервые только он осознал, насколько сильна в нём власть противоречия. Не воли, не ума, не силы и интеллекта, а именно противоречия — раздвоенного сознания и чувств. И это раздвоение считалось качеством положительным, благородным, высоким и называлось — мужеством. Под властью противоречия можно было смело шагать и по головам, и по судьбам, и по трупам, быть судимым и оправданным, ужасаться и творить жестокую реальность.
«Гогия, ты памидоры любишь? Кушать — да, а так — нэт…»
Слёзы делали её некрасивой, и она, зная об этом, наверное, старалась никогда не плакать. Теперь же не стеснялась ни красных пятен на скулах, ни растянутых, бесформенных губ и заложенного носа.
— Не плачь, — попросил полковник, сдерживая дыхание. — Давай вместе делать дыхательную гимнастику… Вот так, медленно втягиваешь воздух и задерживаешь дыхание. Чтобы успокоилась диафрагма. Считается, что диафрагма разделяет в человеке душу и тело. Если душа болит и человек плачет, плевра трепещет и бьётся в конвульсиях… Ну, давай ещё раз?..