Соль. Судьба Первородной
Шрифт:
Рэйнхард больше не пытался заговорить со мной. Он молча наблюдал за тем, что я пишу, после накинул какой-то халат и отправился к двери, где тут же оказался мой недавний провожатый. Они обменялись короткими репликами, которые я к собственному сожалению, не расслышала, и тут же аланит направился к своей постели.
– Ну, и чего, спрашивается, было выпендриваться, – пробормотала я, смотря на то, как, радостно посапывая, спал Ариен уже спустя пять минут.
Мне кажется, он уснул ещё раньше, чем голова его коснулась подушки. Что, собственно, было и не удивительно.
Я уже отдала список стражнику, что всё это время находился у входа в спальню своего старшего, так что была уверена, что теперь меня никто не побеспокоит следующие несколько часов. Потому, опустившись на широкую кровать Рэйнхарда Эль Ариен, положила ладонь ему на лоб, делая его сон более глубоким и спокойным, а после забралась на кровать с ногами, встала в полный рост, и оттолкнувшись, как следует, прыгнула. Ну, ладно, не такая я уж гадина, всего-то раз пять подпрыгнула, но какое удовольствие испытала, словами не передать! Такой способ проверки, действуют ли на него сонные чары, самый забавный, всё же лучше, чем колоть его иголкой в пятку. И вовсе я не хулиганка. У некоторых аланитов был иммунитет именно к воздействию на сознание, так что приходилось проверять. Лучше так: «сознание, так что приходилось проверять».
– Сойдет, – пробормотала я, спрыгивая с кровати, представляя, с какими рожами за мной сейчас подглядывают его люди, что наверняка были приставлены следить за мной в эту ночь.
Когда я только вставала на путь целителя, мне казалось, что я избрана не случайно. Мне казалось, что я действительно к этому готова и рождена именно для этого. Знаете почему? Когда ты начинаешь лечить кого-то при помощи дара, это очень похоже на влюбленность. Тот же порыв, трепет и тепло, всепоглощающая нежность и неконтролируемое желание отдать всю себя кому-то. Гладь твоей души вдруг встрепенется, будто бы от порыва весеннего ветерка, и разойдутся круги внутри, затрагивая каждый потаённый уголок твоего сердца. И каждый такой круг принесет с собой чужую боль, чужое горе, заставит сопереживать и прочувствовать всё на себе. Лишь мимолетное касание, не больше, но и этого достаточно, чтобы влюбиться на этот самый краткий миг, зацепиться за этого человека и пожелать всем сердцем, чтобы его жизнь изменилась благодаря тебе. Когда первые крупинки силы начинают проникать в чужое тело, твои ощущения напоминают эйфорию. Но вот чем дальше, тем сложнее. Восторг вскоре угасает. Ты видишь, что твои труды не были напрасны и твой дар расцветает в том, кому он был отдан от самого чистого сердца. А потом ты смотришь, как тысячи солдат вновь уходят на войну, чтобы растратить то, что ты подарила им. Смотришь, как едва избавившись от болезни, человек возвращается на былые порочные круги, и уже будто видишь, как совсем скоро он вновь приползет к твоему порогу в поисках того, что ты уже однажды отдала. Сначала ты всё понимаешь. Ты находишь в себе силы на то, чтобы понять, оправдать и принять его, дав этому простое определение: такова жизнь. Но чем больше за твоими плечами прожитых лет, тем крепче становится замкнутый круг, в котором бывают лишь редкие исключения, к которым ты начинаешь относиться уже как к чуду. Которых ты каждый раз ждешь, и каждый раз разочаровываешься. В какой-то момент ты уже перестаешь понимать, почему же всё-таки это ты? Зачем это тебе нужно, если тем, кому ты это даришь, просто наплевать?! Они скажут 'спасибо' и пойдут дальше втаптывать твой дар в грязь. В такие моменты осознаешь всю глупость того, что даровал тебе Двуликий. Чувствовать в себе частичку Бога и не быть способной изменить хоть что-то, разве может быть что-то более бестолковым?! Хотя, должно быть ещё до той самой войны, я верила, что в нас есть смысл, что первородные нужны в этом мире больше, чем кто-либо! Верила и на поле битвы, верила и на протяжении тех кровавых десятилетий, когда наш крошечный отряд Двуликого переживал вновь и вновь одно и то же каждый день. Вспоминая о тех годах, я часто думаю, почему я не выгорела тогда так же, как они… Почему эта бесконечная формула: болезнь-любовь-исцеление-смерть равно бессмысленный бег по кругу не свела меня с ума, как их? Что во мне было такого неправильного, что я это пережила? Не знаю. До сих пор не знаю. Но вот что я помню очень хорошо: в тот день, когда последний камень укрыл безымянную могилу в самом сердце Элио, я пообещала себе, что остановлю эту бессмысленную вереницу существования для себя раз и навсегда! Что с меня хватит!
Но за окном темная ночь, на постели лежит мужчина, который, так же как и я, перестал ждать этого самого 'чуда'. Вот только он, должно быть, гораздо благороднее меня, раз решил исполнить навязанное предназначение до самого конца, и не важно, что придется есть за одним столом с собственными убийцами. Заботиться о них, оберегать их, быть внимательным и благородным по отношению к ним…
Мои руки накрыли его виски, и знакомый сердцу трепет затопил всё внутри. Эта радость, словно после долгой разлуки, когда нежно-голубые нити начинают проникать в чужое тело. Любовь, которой так нестерпимо хочется поделиться…
– Стань же и ты моим чудом, Рэйнхард Эль Ариен, позволь верить в тебя, – прошептала я, прежде чем полностью поддаться дару, что уже стремился затопить собой все посторонние мысли.
Время замирает вокруг, когда есть только я, Двуликий и тот, кому так сильно нужна моя помощь. Мир вокруг растворяется, и всё, что имеет значение, – это распахнувшаяся вселенная под названием 'живой организм'. Я проникаю в неё сердцем, разумом, тем, что ниспослано свыше, и просто делаю всё, что могу. И именно это приносит радость и зажигает солнце в душе – и, пусть и ненадолго, но мой мир обретает смысл.
Должно быть, я просидела у изголовья его кровати несколько часов, прежде чем в дверь осторожно постучали, заставляя меня вынырнуть из нахлынувших ощущений. Я немного замешкалась, потому, как ноги сильно затекли, и далеко не сразу смогла твердо встать на них. Тогда в дверь постучали вновь, уже более настойчиво.
– Да иду я, чтоб тебя, зараза, – бурчала я себе под нос, наслаждаясь противными покалываниями в конечностях.
За дверью оказался тот самый стражник, что привел меня сюда. Смотрел он на меня, надо сказать, достаточно враждебно, даже не пытаясь скрыть собственного пренебрежения и недоверия.
– Вот, – попытался он впихнуть несколько свертков, – принес то, что просили. Хотя с трудом могу себе представить, как эти травки могут помочь в сложившейся ситуации, – не удержался он от скептических интонаций.
– Ты мне тоже не нравишься, – буркнула я, отходя в сторону и приглашая его войти.
– Я не верю вам.
– А я просил? – изогнув бровь, посмотрела на него. – Положи всё это на стол и сгоняй за кипяченой водой.
– Я не слуга, – зло прошипел он, косясь на кровать, где лежал его господин. – Что вы с ним сделали? – его колючие серые глаза требовали незамедлительного ответа, а поза говорила о том, что мне несдобровать, если ответ его не устроит.
– М… ты че сюда приперся, поскандалить? Пошел вон, если толку от тебя, как от надоедливой мухи, – отмахнулась я, не желая не то что объясняться с этим мужчиной, но тратить время, оставшееся до рассвета. Потому я молча повернулась к принесенным сверткам, чтобы проверить их содержимое.
– Я задал вопрос, – тут же ухватил он меня за предплечье с такой силой, что, будь я обычным человеком, синяки – это меньшее, чем бы завершился подобный захват.
Я лишь как-то устало вздохнула, борясь с раздражением, что время всё же будет потрачено зря, а после резко, гораздо быстрее, чем может обычный человек, схватила его за средний палец, а именно за одну из болевых точек, усиливая неприятные ощущения посылаемыми импульсами, исходящими уже от меня. Хватка в тот же миг ослабла, мужчина застонал и как-то неуклюже повалился на колени.
– Маленький засранец, – прошипела я, нависая над рослым воином, – тоже мне праздничный пирог! Не слуга он, видите ли! А ну как переломаю тебе руку в пяти местах, а потом неправильно сложу, посмотрим, кем тогда станешь! Если деда говорит, что надо воды принести, значит надо принести, а не спрашивать о том, чего всё одно понять не сможешь!
– Вы аферист, – зло вызверился мужчина, – такой же, как и остальные! Так с чего бы мне вас слушать?! – кривясь от боли, продолжал шипеть он.
– И то верно, какого мне тебе объяснять, если ты всё равно не слушаешь, – пожала я плечами и легонько хлопнула его ладонью по сонной артерии. Мужчина тут же закатил глаза и кулем повалился на пол. В тот же миг в дверях возникло ещё двое стражников настроенных более чем решительно, судя по выражениям, застывшим на их лицах.
– Он спит, – наставительно ткнула пальцем я на их напарника, – тот тоже спит, – в этот раз палец мой указал на то место, где лежал Рэйнхард, – забирайте этого, либо же бужу главного и рассказываю, что вы тут вытворяете, тогда как он поручил вам совсем другое. Не бесите дедушку, – припечатала я, выжидающе посмотрев на застывших в проеме воителей.
Стражниками, обменявшимися короткими взглядами, решение не нарушать приказ главного всё же было принято, и смутьяна вытащили из комнаты.
– И воды мне принесите, поганцы, – буркнула всё же им вслед, прекрасно зная, что они в курсе, о какой именно воде идет речь.